Беглец. Трюкач - Дж. Диллард

Отель был похож на кривобокий слоеный торт. Вокруг всего первого этажа шла широкая веранда; второй тоже когда-то был опоясан балконами, о чем свидетельствовали окна величиной с дверь и соединительная линия, идущая через весь крашеный фасад, как ватерлиния; а третий этаж был подобием мансарды в виде башенок и островерхих крыш, откуда выглядывали многочисленные слуховые окна. Камерон прошел через веранду, толкнул дверь и вошел в оштукатуренный вестибюль с кондиционированным воздухом и закрытыми ставнями. Он немного постоял, дрожа от холода и вглядываясь в темноту; затем пошел по направлению к стойке, вызывая эхо стуком своих каблуков, гулко раздававшееся в холодной тишине, как будто он шел через неф некой пронизывающе-сырой церкви, за полукругом которой скрывалась самая мрачная часть помещения, и взял маленький серебряный колокольчик рядом с аккуратно написанным объявлением: «позвоните в случае надобности.

Камерон извлек из колокольчика звук, похожий на приглашение к мессе, но когда нежный звук совсем растаял, он ощутил, что не один. Через секунду он стал вглядываться в очертания человека, сидящего за столом позади стойки, чья голова, казалось, материализовалась из ниоткуда, бесплотная, как бы висящая в воздухе голова некоего шедевра религиозного искусства, представляющего собой одновременно точку в перспективе и фокус концентрации. Понемногу привыкнув к темноте, он разглядел худощавое вытянутое лицо мужчины лет шестидесяти, чьи глаза рассеянно блуждали не в силах сосредоточиться, как будто видели впереди себя перспективу бесконечности.

— Извините, — сказал Камерон, кладя колокольчик на место. — Я вас не видел.

— Что вам угодно? — спросил мужчина мягко.

— Я ищу работу.

Туг мужчина надеж темные очки и стаж чиркать по столу спичками, одна из которых осветила потолок над головой Камерона, другая — верхнюю часть стены, а третья неожиданно возникла прямо перед его лицом.

— Очень хорошо, — сказал он. — Рассказывай.

Камерон стал озираться по сторонам, смутившись.

От этих глаз, изучающих его сквозь стекла очков неправдоподобной толщины, усугублявшей и без того испытующий взгляд. У него что-то не в порядке с глазами, подумал он.

— Меня зовут Артур Коулмэн, — сказал он твердо. — Я только что пришел в город и ищу работу.

— Ну говори, говори. Какие у тебя заслуги?

— Заслуги?

— Телевидение, развлекательный репертуар, хохмы., фокусы…

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка, — ответил Камерон. — Я просто ищу работу.

— Актеры всегда ищут работу.

— Но я не актер, — сказал Камерон, тряся головой. — Мне нужна просто какая-нибудь работа — клерка, официанта, посудомойщика — даже если она будет только временная.

Из темноты послышался мягкий смех.

— Кажется, мы оба неправильно поняли друг друга. Ты не актер, а я не администратор отеля. Я режиссер.

— Режиссер?

— Кино. Моя фамилия Готтшалк. Ты слышал?

— Нет, простите. А…

— Хорошо. Это доказывает, что ты не актер, хотя бы, клянусь…

— …администратор есть?

— …просто потому, что в отличие от многих перспективных молодых актеров, предстающих передо мной, поворачиваясь, как они думают, своей самой фотогеничной стороной, ты прячешь свое лицо, почти совсем отвернувшись от меня.

— Я попал в аварию, — объяснил. Камерон, потирая опухшую скулу. — Мог бы я поговорить с администратором?

— Но здесь нет администратора! Здесь сейчас размещается съемочная группа. А теперь о несчастном случае…

— Это длинная история, — сказал Камерон, беря с пола свою спортивную сумку. — Не буду больше отнимать у вас время.

— Истории, — заметил Готтшалк, — моя профессия. Ты ищешь работу? Так у тебя есть шанс получить ее у меня. Ну, давай, продолжай. Несчастный случай, например. Где это было?

— На дамбе, — сказал Камерон.

— На дамбе, — эхом отозвался режиссер, гася свет. — Говори медленно и отчетливо. Расскажи мне, что случилось.

Камерон на секунду онемел, всем своим существом сопротивляясь командирскому тону спокойного волевого голоса, как у священника, ждущего исповеди. Он совершенно забыл о вертолете.

— Чертовски паршивое дело, — пробурчал он. — Вы не поверите.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Режиссер не шевельнулся, когда Камерон закончил свой рассказ, сидя лицом к окну, чья бамбуковая тень лежала в полосе послеполуденного света, разогнавшего мрак, царивший раньше в вестибюле. Камерон тоже стоял лицом к свету, облокотившись о стойку, и размышлял: если солнце садится за мысом у западного края болота, то оно, наверное, похожим образом освещает темное очертание моста. Его успокаивала мысль, что участок воды со стороны моря — очень глубокий даже во время отлива, как бы созданный, чтобы хранить самые сокровенные тайны — был окутан тенью. Камерон мысленно повернулся на запад, и все подробности этого дня прошли перед его воображаемым взором чередой теней — будка сборщика налога, мост, пирс и этот, похожий на ковчег отель — в потоке, направляющемся к морю, чье необъятное присутствие и беспредельное молчание он чувствовал спиной. Время идет, радостно думал Камерон, и интересовался, как человек с плохим зрением может представить себе это сияние, которое обрушило солнце на весь антураж вокруг

повествования. Но если от режиссера нельзя было ожидать, что он вообразит себе весь ужас такого ослепительного сияния, какой смысл утруждать его лопающимися и переливающимися всеми цветами радуги пузырями, которым не предшествовал всплеск, но который услыхал бы и слепой? Совсем никакого смысла, решил Камерон. Таким образом, он оставил их за пределами своей истории, точно так же, как не упомянул о своем побеге из автобуса, о камне, который он бросил в автомобиль, и вертолете, вовремя выпущенном их этой сказки. Сейчас, глядя на Готтшалка, он думал, должен ли именно он нарушить молчание.

Но режиссер, выслушавший эту историю, не прерывая, вдруг заметил, что она содержит ряд аспектов для дальнейшего обсуждения. После он добавил, что события можно было бы рассмотреть в том порядке, в котором они происходили, подоит что так легче разложить их по полочкам.

— Да, начнем сначала, — сказал он. — Давай вернемся к запоздалой попытке сборщика дорожного налога попробовать вернуть тебя.

— О’кей, — ответил Камерон, удивляясь и чувствуя облегчение в этом малопривлекательном пункте ухода. — Но я бы хотел пояснить, что упомянул сборщика налога просто для затравки.

— Моя собственная работа свободна от таких рамок, — заметил Готтшалк. — Лично я избегаю историй с началом, серединой и концом. Мне интересны фрагменты и порядок, в котором я их располагаю.