Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

и государством, – мечту, в которой индивидуальная воля и труд внутри и вне личных связей способствовали восхождению к собственному и коллективному успеху.

Работа и достижение успеха

Официальные усилия по управлению миграцией в Ленинград и Москву не только сужали, но и расширяли возможности советских мигрантов с далекого Кавказа, из Средней Азии и азиатской части России. По мере того как коренное население двух столиц сокращалось и старело, растущей городской экономике требовалось все больше человеческого капитала[783]. Исследовательские институты, государственные ведомства и предприятия постоянно искали новых сотрудников, а потребители искали услуги. Поскольку требования прописки замедляли миграцию из близлежащих регионов, работодатели отдавали предпочтение новичкам, поступившим на общесоюзную официальную работу или учебу, а также тем, кто осмелился просто появиться в Ленинграде и Москве, чтобы предложить или получить широкий спектр навыков и работы, нужный в этих крупных городах[784]. Закиров верил в необходимость желания выживать и процветать в этих хаотичных, но полезных мирах. Работа сержантом милиции, расследовавшим преступления в Москве 1970-х гг., после короткого пребывания дома во Фрунзе, аспирантура в Ленинграде 1980-х гг. убедили его в том, что существует растущий разрыв между теми гражданами, которые процветали в двух столицах, и теми, кто был задавлен конкуренцией, толпой и суматохой, кто жил во все более плохих условиях[785]. Выходцы из дальних республик, такие как он, готовые поиграть с системой проживания и потрудиться, могли возвыситься не только над миллионами русских, оставшихся в окрестных, лишенных привилегий деревнях, поселках и городах, но даже над коренными ленинградцами и москвичами.

Тяжелый труд фигурировал во многих рассказах о мигрантах как путь к включению, который, даже если он не был признан, привел к успеху в Ленинграде и Москве. Связь между работой и включением объединяет советских мигрантов с Кавказа, из Средней Азии и восточных регионов России с постколониальными мигрантами в Европе и афроамериканцами, переехавшими в северные города США в конце XX в. Во всех случаях работа существует как концепция и идеал для того, чтобы опровергнуть популярные и псевдонаучные мифы о лени темнокожих людей и подчеркнуть их способность интегрироваться в западные индустриальные общества в качестве продуктивных граждан. Кеннет Дж. Биндас отмечает, что респонденты в своих устных рассказах о чернокожих американских мигрантах переключались с обсуждения дискриминации на собственную тяжелую работу, сводя к минимуму боль от нетерпимости и подчеркивая свою способность преодолевать препятствия[786]. Советские южные и восточные мигранты часто указывали на культурные особенности или связи, которые позволяли им не только работать бок о бок с местным населением, но и работать лучше него.

Учебные заведения Ленинграда и Москвы были идеальной площадкой для применения трудолюбия и быстрого продвижения в советской системе. Мигранты в один голос утверждали, что университетские библиотеки двух столиц «свежее», лабораторные и другие ресурсы больше, а профессиональные качества их коллег выше, чем в их родных республиках. Ойдин Носирова застала «отцов» русского языкознания и с благоговением говорила о том, как они оказывали постоянную помощь студентам даже вне занятий[787]. Марат Турсунбаев живо вспоминал об уровне свободы в московских вузах, где студенты могли говорить то, что думают. Он был потрясен, осознав в конце 1970-х гг., что ему больше не нужно выучивать сочинения партийных лидеров, чтобы преуспеть в учебе[788]. Бакыт Шакиев отмечал интеллектуальное богатство и вызовы, которые предлагал Ленинград. Он черпал вдохновение для все более высоких научных достижений, зная, что будет постоянно конкурировать с лучшими умами Советского Союза[789]. Поступление и продвижение в ленинградские и московские вузы были не просто наградой за талант или труд, а признанием верности современным советским ценностям, от научных достижений до дружбы народов, допускавшим существование привилегированного пространства для общения и взаимодействия советских граждан независимо от их происхождения.

Ил. 5. Постоянная посетительница Российской государственной библиотеки им. В. И. Ленина в библиотечном зале. Москва, январь 1980 г. Источник: Архив «РИА-Новости» / Фред Гринберг [Fred Grinberg]. Согласно лицензии CC-BY-SA 3.0.

Вне университетской среды Майя Асинадзе считала, что поддержка друзей и знакомых раскрыла ее индивидуальный талант и способствовала успеху. Оказавшись в Москве в 1982 г. и еще не до конца освоившись с русским языком, Асинадзе поступила в фармакологический институт. Она вспоминала, что изучение экономики, химии, биологии и анатомии вместе с более подготовленными студентами было «невероятно трудным. <…> Я много плакала»[790]. Профессора упрекали ее за плохие оценки на первых экзаменах. Утешения соседей по квартире вдохновили ее учиться усерднее, и к концу первого года ее оценки поднялись с «двойки» до «четверки». Учителя это заметили и стали ей помогать. Асинадзе выразила гордость тем, что догнала остальных и потом не отставала от лучших в ее специальности студентов со всего Советского Союза.

Успехи в учебе побудили Асинадзе устроиться на временную работу в московскую аптеку и по окончании учебы получить постоянную должность. Она сразу же почувствовала, что коллеги приняли в ее многонациональный коллектив, в который входили татарин, еще один грузин и таджик, а также русские. «Все, что было действительно важно, – заметила она, – это то, как вы выполняли свою работу». Персоналу нравилась работа и другие сотрудники, отношения строились на принципе: «ты с нами»[791]. Пациенты ценили ее знания в области фармацевтики, что позволяло ей прописывать лекарства, отличные от тех, что назначали врачи. Пациенты оценили ее усилия и результаты: «Я получила так много „спасибо“ от людей. „Ты вылечила меня“, – говорили они. Когда я выходила на работу, выстраивалась очередь людей, ожидающих моей консультации»[792]. В рассказе о своих достижениях она подчеркивала важность своего грузинского происхождения. Как только Асинадзе преодолела языковые трудности, связь с домом повысила ее профессиональную ценность. Она советовалась со своей бабушкой по поводу народных средств и различных трав, чтобы порекомендовать пациентам что-то наряду с лекарствами. А когда она ушла на пенсию: «Говорю вам правду, – [клиенты] плакали»[793]. Ее история мигранта совершила полный круг: от молодой женщины, изо всех сил пытающейся адаптироваться в чужой для нее советской столице, до того, кто использует свое этническое происхождение и связи для улучшения жизни ее граждан.

Советские мигранты чувствовали себя «своими» в «неформальных микрогруппах» или «микромирах», когда они приспосабливались к масштабам двух столиц[794]. Микромиры Асинадзе – от коммуналки до института и рабочего места – содержали смесь из людей разных национальностей, привилегированного включения через дружбу и признанного таланта через работу. Такие миры материализовались среди социальных классов и профессий в Ленинграде и Москве.