Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке - Сергей Маратович Гуриев

нещадной сталинской борьбы с космополитизмом врачей-евреев арестовывали и расстреливали за шпионаж. В Московском госуниверситете преподавание юриспруденции сводилось к «массированной идеологической обработке», как вспоминал позднее один из его выпускников. Этот человек был идейным коммунистом, но как раз в студенчестве его начали мучить вопросы о линии партии. Откуда брались эти сомнения? Из диссидентских брошюр? Нет, их источником были классические тексты Маркса, Энгельса и Ленина, которые, как он писал, «содержали обстоятельный разбор положений оппонента, систему контраргументов, обоснование выводов»21. Изучение этих трудов не сделало из Горбачева противника коммунизма. Но он научился думать – что для старого порядка, пожалуй, еще страшнее.

Почему же дальновидные диктаторы просто не закрыли все университеты? Одно время такие попытки предпринимали Мао и Пол Пот. А Пиночет урезал прием абитуриентов в университеты на треть22. Но другие автократы посчитали экономические издержки такого решения слишком высокими. Чтобы обеспечить рост и защитить страну от военных угроз, диктаторам нужны выпускники вузов – и они готовили их в больших количествах. В средней недемократической стране в 1950-м почти не было людей с высшим образованием, а к 2010-му оно было у 6 % граждан в возрасте от 15 лет. Некоторые автократии по этому показателю обгоняли среднюю демократическую страну (9,5 %) и даже отдельные демократии с высоким уровнем дохода (14,6 %)23. К 2010-му в Сингапуре 30 % жителей страны в возрасте от 15 лет имели законченное высшее образование. В России таких было 25 %, в Казахстане – 14 %. Во всех трех странах в 1950 году доля граждан с высшим образованием не превышала 2 %24.

По мере того как росли эти цифры, диктаторы старались минимизировать ущерб. Например, углубленное образование ограничивалось техническими дисциплинами. По этому пути пошел Советский Союз. «Образование, – сказал британскому писателю Герберту Уэллсу Сталин, – это оружие, эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках»25. Он и его последователи поставили образование на службу стабильности. Математика и физика развивались в русле мировой науки, а место социальных наук занимал марксизм-ленинизм26.

Но и в точных науках не все шло гладко. В 1950-е советский физик Андрей Сахаров участвовал в разработке водородной бомбы. В 1960-е он включился в борьбу за мир. И вновь мы видим, что его сомнения выросли не из диссидентской литературы, а из его профессиональной работы. В 1961-м руководитель СССР Никита Хрущев решил возобновить ядерные испытания в атмосфере. По мнению Сахарова, это грозило скатыванием к термоядерной войне, ужасные последствия которой он прекрасно осознавал. Используя свой международный авторитет, он опубликовал на Западе пламенный призыв к сотрудничеству всех стран. В статье он предупреждал об опасности «заражения народа массовыми мифами, которые в руках коварных лицемеров-демагогов легко превращаются в кровавую диктатуру»27. Так «отец советской водородной бомбы» стал отцом диссидентского движения.

Даже тем, кто не интересовался политикой, техническое образование давало навыки, позволявшие обходить государственные запреты. Советское руководство не одобряло ни рок-музыку, ни ее бунтарские тексты. Но бутлегеры делали записи иностранных хитов, прорезая дорожки на использованных рентгеновских снимках28. В 1970-х и 1980-х эстонцы устанавливали в телевизоры купленные в Финляндии микросхемы, чтобы ловить финские программы. После того как некий радиолюбитель обнаружил способ усилить мощность телевизионных антенн с помощью ртути, в стране возник дефицит градусников29. Знания, обеспечивавшие технических специалистов работой на государство, помогали им обходить цензуру.

Классические репрессии плохо вписывались в новые условия. В 1930-х Сталин объявил бы Сахарова японским шпионом, и его бы расстреляли в подвалах Лубянки. Но каких тогда прорывов можно было бы ждать от следующего поколения физиков-ядерщиков?

Фактически ситуация для диктаторов была еще хуже. Им приходилось мириться с третьим сопутствующим фактором. Распространение высшего образования и творческих специальностей стало катализатором еще одной революции, на этот раз в области убеждений и ценностей граждан.

С начала 1980-х команда исследователей под руководством Рональда Инглхарта, профессора политологии Мичиганского Университета, изучает эволюцию ценностей. Примерно раз в пять лет команда проводит опрос по представительной выборке взрослых респондентов почти в 100 странах, в которых совокупно проживает около 90 % населения планеты. Всемирное исследование ценностей, с которым мы уже встречались в первой главе, охватывает множество тем, от норм сексуального поведения и черт характера до религиозности и национальной гордости. Результаты опросов выявляют поразительные общие закономерности. В процессе экономического развития страны у ее граждан заметно меняются ценности и убеждения. Не везде это происходит в одно и то же время и/или при достижении одного и того же уровня дохода – момент начала и скорость изменений зависят от местных религиозных и других исторических обстоятельств. Однако везде, судя по всему, события развиваются по одной и той же модели.

Первые изменения приходятся на период индустриализации страны. Традиционная деревенская культура, в центре которой находятся религия и привычные семейные роли, уступает место «секулярно-рациональным» ценностям, основанным на законах, написанных человеком. Безличные процедуры становятся важнее личных отношений, которые перестают работать в среде плотно заселенных городов и крупных промышленных предприятий. На этом этапе автократам ничего не угрожает, так как законы и процедуры пишут они сами.

По-настоящему революционные изменения происходят на втором этапе. Как в аграрную, так и позже в промышленную эпоху большинство людей озабочены выживанием. В постиндустриальный век по мере роста благосостояния общества люди все меньше думают о том, как свести концы с концами, и все больше – о качестве жизни. Они начинают воспринимать свою социальную идентичность не как нечто, данное им от рождения, а как личный выбор и как то, что нуждается в «выражении». В людях усиливаются толерантность и индивидуализм, уменьшается склонность подчиняться авторитетам и растет стремление к гражданской и политической активности. В терминах Инглхарта «ценности выживания» замещаются «ценностями самовыражения»30.

С разными гражданами это происходит в разное время. Хотя в постиндустриальную эпоху промышленное производство сокращается, оно не исчезает совсем. Более того, еще некоторое время работники сельского хозяйства и промышленности составляют большинство. Если их перспективы ухудшаются, они могут вернуться к ценностям «выживания» и к «традиционным» ценностям. Часто работники физического труда обижаются на занятых в информационной экономике за то, что тем нашлось место в посттрадиционном обществе. Ранняя постиндустриальная эпоха характеризуется столкновением культур, которое может усиливаться по мере того, как люди, в предшествующую эпоху составлявшие на рынке труда большинство, становятся меньшинством.

Последний аспект перехода к постиндустриальному обществу – это технологии. Новые рабочие места, связанные с обработкой информации, требуют новых средств коммуникации. Лучшая иллюстрация этому