С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции - Борис Носик

«Помню выставку Яковлева в Лондоне в 1920 году, большие выставочные залы были наполнены поразительными картинами из Китая. Какая в них была тонкость и убедительность, и в то же время не было никакого подражания, но повсюду отразилась самобытность».

Вспоминая об успехе своей первой парижской выставки, сам Яковлев всякий раз напоминал о Вожеле и об изданном у него альбоме:

«Кроме того, что продал я немало вещей, — сообщает он Кардовскому, — один издатель предложил мне издать альбом всего того, что было наиболее значительного».

Новичку в Париже издать альбом живописи — дело нешуточное. Про тот же альбом упомянул и Александр Бенуа, рассказывая о первой парижской выставке Яковлева и об увлечении художника китайским театром:

«При том первом знакомстве Яковлева с Дальним Востоком, он особенно увлекся театральными постановками. Зарисованные на месте и у себя затем тщательно разработанные этюды костюмов, масок, гримов и целых сцен японского и китайского театров, он использовал для создания серии необычайно красочных и характерных картин, которые сразу были расхватаны коллекционерами, многие же из них были тогда изданы и таким образом собранные сокровища документального порядка получили широкое распространение в роскошных книгах, в сопровождении текстов, составленных опять-таки на основе наблюдений и записей Яковлева.

Книги эти занимали совершенно обособленное положение среди сочинений, посвященных Дальнему Востоку. Ничего подобного не найти ни в реляциях старинных путешественников, ни в том, что удавалось собрать представителям современной научной этнографии, пользовавшихся, главным образом, фотографией. По своей точности, изображения Яковлева не уступают последним, но, кроме того, в них во всех заметен тонкий (но и строго объективный) вкус, поразительная способность художника “разбираться” в явлениях и его исключительное уменье сводить все к самому существенному».

«Роскошные книги», которые упоминает здесь А. Бенуа, — это вышедшие в 1922 году в Париже альбом «Дальневосточные рисунки и картины Александра Яковлева» (издание Л. Вожеля) и альбом «Китайский театр, рисунки сангиной и эскизы Александра Яковлева» (выпущен родственником Л. Вожеля фон Бруновом). Первому предпослано было предисловие известного русского востоковеда Виктора Голубева, в нем было полсотни работ, а тираж его не превышал 150 экземпляров. Что же до второго альбома, то текст к нему был написан знатоком китайского театра Чу-Киа-Кьеном.

Работы первой парижской выставки Яковлева были замечены, и вскоре он уже выставлялся в галерее «Ла Боэси», на выставке «Мира искусства» и в Осеннем салоне. Последовали американские приглашения, и вскоре Яковлев сообщал Александру Бенуа:

«Сейчас часть работ моих в Америке, там моя частная выставка открылась в Чикаго, в помещении Chicago Art Institute, она потом пойдет по всей Америке, будет выставлена в 9-10 других городских музеях».

В 1921 году Василий Шухаев и его жена Вера добираются, наконец, в Париж. Яковлев пишет сразу два портрета Веры Федоровны (один из них — «Дама с масками»), так что, может, она и впрямь была роковая женщина. А может, и маски попали на портрет не случайно…

Так или иначе, Шухаев и Яковлев садятся в Париже за работу, и уже в 1922 году у них проходит совместная выставка в галерее Барбазанж.

А в конце 1921 года Яковлев и Шухаев открывают художественную школу в доме № 17 на знаменитой улице художников Кампань-Премьер, что лежит между бульварами Монпарнас и Распай. Работы Шухаева поначалу продаются трудно, но в общем, оба друга при деле, да и проблема питания больше не возникает.

Предприимчивому Яковлеву приходит в голову мысль (как он сам считает, вполне удачная) расписать стены в кафе «Ле биш» (Олени) на монмартрской рю Де Мартир. Об этой своей стеносписи Яковлев так рассказывал в письме Александру Бенуа:

«Сделал ее на условиях их — что ресторатор на известную сумму меня кормит. Совсем по-Монмартрски. (Вспоминается, как покойный парижский художник Эдик Зеленин угощал меня однажды в русском ресторане “У Людмилы” и, видя мое смущение, объяснил мне, что он платит этой Людмиле по-монмартрски, работами. Так же, кстати, кормил когда-то Сутина и прочих бедолаг хозяин знаменитого кафе в Сен-Поль-де-Вансе. — Б.Н.) Очень забавлялся работой. Конечно, вещь перегружена деталями, очень часто случайно и поверхность скомпонована, но она меня очень забавляла в работе…»

К письму Яковлев приложил фотографию эскиза росписи, и позднее (после смерти Яковлева) А. Н. Бенуа с энтузиазмом описывал эту монмартрскую ресторанную стенопись:

«Яковлев как бы вспомнил в этом шутливом ансамбле свое сотрудничество в “Сатириконе” (а может, и роспись «Привала комедиантов». — Б.Н.) и покрыл все четыре стены зала верхнего этажа большими и сложными картинами, назначение которых заключается в том, чтобы расположить посетителя ресторана к особенно приятному вкушению яств и питий… Сам Яковлев был далеко не гурманом и тем менее жрецом Бахуса: напротив, он довольствовался самым необходимым, а во время своих экзотических экспедиций именно он давал своим товарищам пример воздержания и безропотного подчинения подчас едва выносимым лишениям. Но ведь и Рубенс и Снейдерс не были Пантагрюэлями… в целом цикл представляет собой “Триумф кулинарного искусства”. Вот юный Бахус едет, сидя на бочке, на колеснице, запряженной любовно обнявшейся парой центавров: кубок ему наливает прелестная вакханка…»

Дальше у Бенуа идет подробное описание всех сюжетов стенописи. И легко догадаться, что пожилой Бенуа, сочиняя для «Последних новостей» некролог бедному Саше Яше, разглядывал в лупу присланные ему когда-то самим художником фотографии этой давно уже не существующей ресторанной стенописи…

Позднее Яковлеву не раз доводилось расписывать стены дворцов или замков, а однажды они расписали вдвоем с Шухаевым концертный зал в XVI округе Парижа (на улице Перголез): на темы сказок Пушкина…

Где они, все эти былые росписи? Я искал, не нашел… Разве убережешь стены частных домов от ремонта, от побелки стен?

Живя первое время в парижском особняке Саломеи Андрониковой на рю Колизе, что близ Елисейских Полей, Шухаевы вошли в круг знакомых хозяйки, людей вполне преуспевающих, даже знаменитых и, как правило, людей «левых». Наложила ли эта случайность в будущем какой-либо отпечаток на их судьбу (и парижскую и колымскую)? Сдается мне, что наложила. Об этом расскажу дальше подробнее (хотя бы потому, что ни один биограф об этом еще не рассказывал). Начну с Саломеи, с которой Шухаевы простились еще в Петрограде, когда она, покинув мужа, уехала в Грузию. Но как она оказалась в Париже? О, это было настоящее приключение, пожалуй что, почище их собственного бегства!

После Второй мировой войны, когда редким счастливчикам удавалось из Советской России выехать по какой-нибудь служебной надобности в туманный Лондон, выездных граждан предупреждали, что общаться «за границей», они могут не со всяким. Так вот, с немолодой и богатой Саломеей Андрониковой-Гальперн в ту пору общаться советским счастливчикам разрешалось (и даже было рекомендовано): она была «наша». И так случилось, что однажды гостем Саломеи оказался симпатичный ученый, который очень неплохо записал ее рассказ о бегстве в Париж из Тифлиса. Вовсе не странно, что гостю удалась его запись: он был сыном известного писателя (и как выяснилось много позже — отцом сразу двух писательниц). Вот что рассказала ему Саломея о своем перемещении из Тифлиса в Париж:

«…после революции… приехал в Грузию большой дипломат Кув де Мартель. Его помощником был Зиновий Пешков, хорошо выглядевший, к тому же говоривший по-русски и дипломат. Зиновий имел у меня успех. И в один прекрасный день он мне говорит: “Слушайте, нас отзывают. Мы завтра должны уехать в Париж, спешно. Поедемте со мной” — “Завтра? Едем”. Я уехала без паспорта, без всего, как была, с маленьким чемоданом…»

Это была великая авантюра: мало что без родной дочери — еще и без паспорта и виз через всю Европу. Зиновий привез первую красавицу петербургского Серебряного века в Париж и жил с ней счастливо, по ее утверждению, по меньшей мере года два, причем произвел на незаурядную женщину не меньшее впечатление, чем ее самый первый муж Андреев (всего их было у нее, если верить ее рассказу, только четыре).