Уэверли, или шестьдесят лет назад - Вальтер Скотт

— Если вы мне его продадите, я буду вам очень обязан.

— Если ваше гордое сердце англичанина не решается принять от меня коня в дар или в долг, что ж, я не откажусь от денег перед началом похода. Он стоит двадцать гиней. (Не забудь, читатель, что это было шестьдесят лет назад.) А когда вы думаете ехать?

— Чем скорее, тем лучше, — ответил Уэверли.

— Вы правы, раз уж вы должны — или, вернее, решили ехать. Я сяду на пони Флоры и провожу вас до Бэлли-Бруфа. Каллюм Бег, готовь лошадей и пони для себя, чтобы перевезти вещи мистера Уэверли до ххх (он назвал небольшой город), где он сможет достать себе лошадь и проводника до Эдинбурга. Оденься, как одеваются на равнине, Каллюм, и придерживай язык за зубами, чтобы мне не пришлось его отрезать. Мистер Уэверли поедет на Дермиде. — Затем, обратившись к Эдуарду:

— А с сестрой вы попрощаетесь?

— Разумеется… То есть если мисс Мак-Ивор окажет мне эту честь.

— Катлина, передай сестре, что мистер Уэверли хочет попрощаться с ней перед отъездом. Но Роза Брэдуордин — о ней надо подумать. Если бы она была здесь! А почему бы ей сюда не перебраться? В Тулли-Веолане только четыре солдата, а их ружья пришлись бы нам очень кстати.

На эти отрывистые замечания Эдуард ничего не ответил. До слуха его они, правда, дошли, но вся душа его была поглощена ожиданием Флоры. Наконец дверь отворилась — но вошла только Катлина. Она пришла сообщить, что госпожа просит ее извинить и желает капитану Уэверли счастья и доброго здоровья.

Глава 29. Как Уэверли был принят в Нижней Шотландии после поездки в горы

Около полудня оба друга достигли перевала Бэлли-Бруфа.

— Дальше мне нельзя, — сказал Фергюс Мак-Ивор, который, пока они ехали, все время пытался поднять настроение своего друга. — Если моя несговорчивая сестрица в какой-либо мере повинна в вашем угрюмом виде, не унывайте: поверьте, что она о вас самого высокого мнения, хотя сейчас настолько обеспокоена общим делом, что не может думать ни о чем ином. Откройтесь мне и поручите мне блюсти ваши интересы — я не предам их, если только вы не нацепите вновь эту гнусную кокарду.

— Не бойтесь. Этому порукой обстоятельства, при которых ее у меня отобрали. Прощайте, Фергюс; постарайтесь, чтобы ваша сестра меня не забывала.

— Прощайте, Уэверли; скоро, возможно, вы услышите, что она удостоилась более громкого титула. Отправляйтесь домой, пишите письма и заводите побольше друзей, и как можно скорее; знайте, в скором будущем на побережье Суффолка появятся неожиданные гости, если только вести из Франции меня не обманули[294].

Так друзья и расстались; Фергюс поехал обратно в замок, а Эдуард в сопровождении Каллюма Бега, полностью преображенного в нижнешотландского конюха, направился в городок.

Эдуард ехал, погруженный в печальные, хоть и не совсем горькие мысли, которые в душе молодого влюбленного порождают разлука и неизвестность. Я не вполне уверен, что дамы сознают все значение разлуки, и я не считаю разумным просвещать их в этом отношении, чтобы, в подражание всяким Клелиям[295] и Манданам[296] былых времен, они не отправляли своих поклонников в изгнание. Расстояние, по существу говоря, производит в мыслях то же действие, что и в реальном мире. Предметы сглаживаются, смягчаются и становятся вдвое привлекательнее; резкое или заурядное в характерах затушевывается, и то, что остается от человека, — это наиболее яркие черты, свидетельствующие о возвышенности, грации или красоте. На умственном, как и на земном горизонте возникают туманы, прикрывающие менее приятные стороны отдаленных предметов, и счастливые световые эффекты, выставляющие в полном блеске те точки, которые выигрывают от яркого освещения.

Уэверли забывал все предрассудки Флоры при мысли о величии ее духа и почти извинял ее безразличие к его чувствам, когда вспоминал ту великую и решающую цель, которая, по-видимому, совершенно заполнила ее душу. «Если она может быть настолько поглощена сознанием долга по отношению к благодетелю, — размышлял Эдуард, — то каково же будет ее чувство к тому человеку, которому посчастливится его пробудить?» Вслед за этим вставал вопрос: а сможет ли он оказаться этим счастливцем, — вопрос, на который его воображение пыталось дать положительный ответ, и тут он принимался перебирать в памяти все то, что она произносила ему в похвалу, и сдабривал текст комментариями, гораздо более лестными, чем он заслуживал. Все обыденное, все принадлежавшее повседневности стиралось и исчезало в этих мечтах, сохранявших лишь те особенности грации и достоинства, которые отличали Флору от остальных женщин, а не то, что роднило ее с ними. Короче говоря, Эдуард был уже готов создать богиню из пылкой, даровитой и прекрасной девушки и так прилежно занялся своими воздушными замками, что не заметил, как оказался на крутом спуске и увидел с высоты небольшой городок с базарной площадью.

Горская вежливость Каллюма Бега — кстати сказать, мало найдется народов, способных похвалиться такой прирожденной вежливостью, как горные шотландцы[297], — горская учтивость спутника нашего героя не позволила ему прервать его размышления. Но, заметив, как при виде этого села Уэверли вернулся к действительности, Каллюм подъехал к нему и выразил надежду, что «когда они подъедут к постоялому двору, его милость не будет заикаться о Вих Иан Воре, так как народ здесь все заядлые виги, черт бы их побрал».

Уэверли заверил осторожного пажа, что будет осмотрительным. В этот момент он услышал не то чтобы колокольный звон, а скорее звяканье какого-то подобия молотка о старый горшок. И действительно, на восточном конце строения, которое больше всего смахивало на ветхий сарай, он заметил открытую будку, формой и размерами напоминавшую клетку для попугая, и в ней повешенный вверх дном замшелый, зеленый горшок из-под каши, играющий роль церковного колокола.

— Разве сегодня воскресенье? — спросил он у Каллюма Бега.

— Точно не скажу. Воскресенья-то редко заходят к нам за перевал.

Но когда они въехали в городок и направились к самому приличному на вид трактиру, который им попался на глаза, толпа старух в клетчатых юбках и красных накидках, выходивших из сараеобразного здания и обсуждавших по дороге сравнительные достоинства «благословенного юноши Джабеша Рентауэла» и «этого избранного сосуда мэйстера Гуктрэппла»[298], побудила Каллюма заметить своему временному господину:

— Это или самое большое воскресенье, или маленькое правительственное воскресенье, которое у них зовут пост.