Европолис - Жан Барт

Знаменитый главарь пиратов, которого англичане называли Греко, был пойман, судим на месте и повешен на рее, с тем чтобы для устрашения других провезти его по всем восточным портам.

Его единственного сына, Петре, оставшегося сиротой, английский адмирал взял под свою опеку. Петре, сын грека, быстро выучившись английскому языку, стал лоцманом и переводчиком на английских судах, приходивших в устье Дуная за румынским хлебом.

Скопив немного денег, этот грек открыл корчму, на вывеске которой поставил свое имя, переделанное на английский манер: «Питер Грик».

Всех английских моряков, которые, сойдя на берег, жаждали повеселиться и выпить, привлекала эта единственная вывеска, написанная на их родном языке, и они опустошали свои карманы только здесь. Через несколько лет Петре разбогател. Он построил целый флот из барок с двойным дном.

С помощью этих маленьких плоскодонных судов зерно перегружалось с речных барж на морские корабли и пароходы, которые из-за песчаных мелей не могли войти в устье Дуная и останавливались на рейде.

При каждой перевозке между двойным днищем барки, специально для этого и построенной, утаивалось некоторое количество зерна.

Однажды утром на набережной перед корчмой был найден уже холодный труп Петре с ножом в груди. Убийца и причина убийства так и не стали никому известны.

Петре не был женат, и Герасим, сын его сестры, взял на себя руководство торговлей, сохранив прежнюю вывеску, которая была столь привлекательна.

Но со временем, которое меняет все, установили порядок и в устье Дуная.

Поскольку Турция не могла, а Россия не желала обеспечить судоходство по реке, великие державы, испытывавшие нужду в румынском хлебе, образовали после Крымской войны Европейскую дунайскую комиссию. Судоходный канал был углублен, барки с двойным дном исчезли, пираты спрятали свои когти, и устье Дуная начало очищаться от всяческих отбросов, занесенных сюда со всех морей.

Каждое поколение приспосабливается к своему времени. Такова эволюция: от грабежа к торговле, от пиратства к торговому судоходству.

Герасим, огромный, как Геркулес, с серьгой в левом ухе, хмурый, с черными, мелко вьющимися, словно каракуль, волосами, такая же отчаянная голова, какими были давние пираты, принялся ловить рыбку в мутной воде Дуная.

Он был другом Фемистокла, старшего артельщика всех грузчиков.

Распределение грузчиков и расплата с ними — все происходило в корчме Герасима. Здесь одной рукой давали, а другой отбирали, потому что здесь была и корчма, и кофейня, и контора по найму, и постоялый двор, и гостиница, а в первую очередь укрытие для контрабандистов и пристанище для тех, кто воровал зерно.

Английские моряки, сойдя после долгого пребывания в море на берег, стосковавшись по выпивке и женщинам, валом валили в корчму, привлеченные английской вывеской, и спускали здесь все подчистую.

Когда кончались деньги, начинался натуральный обмен. Пьяные моряки раздевались, отдавая в заклад одежду и сапоги. Некоторые в одних носках возвращались на суда и тащили оттуда мотки веревки, банки с краской, бронзовые и медные части от машин, словом, все, что попадалось под руку. Герасим принимал любую вещь, которая могла найти хоть какое-нибудь применение, в обмен на стопки с отравой. В глубине двора было нечто вроде арсенала — музей древностей, собранных на протяжении лет с пароходов, побывавших в порту.

Представители всех народов и племен встречались здесь. Вся накипь Леванта, объединившись с надменной британской властью, пьяной, захлебнувшейся в волнах алкоголя, собиралась в одно место.

Шумные и вспыльчивые греки днем и ночью теребили нервными пальцами грязные, засаленные игральные карты. Турки, лазы и курды из Анатолии, молчаливые и суровые, прихлебывали кофе. Вечно недовольные румыны, пропустив предварительно цуйки, обсуждали планы борьбы и забастовок. Бледные армяне, разрисованные угольной пылью, молча сидели перед стаканами с чаем. Рыбаки-липоване наливали ракию в чашки и подносили к ней спички — если она не загоралась голубым пламенем, они с презреньем отталкивали ее.

Среди облаков кислого удушливого дыма, среди запаха гудрона, махорки и спирта, вечно витавших в этом убежище для бездомных бродяг, многие ночевали, уронив головы на липкие столы, с тем чтобы утром успеть на погрузку пароходов в порту.

Но все эти подонки никогда не решались занять хотя бы одно место за столом, стоявшим в глубине зала, где днем и ночью царил вместе с хозяином капитан Аристиде Лекка.

Ветеран Дуная, как все с уважением именовали его, хотя и был белым как лунь и ходил на деревяшке, был еще крепким мужчиной.

Уроженец острова Закинфа, он появился на Дунае уже капитаном, владельцем судна, называемого на востоке дьявольским барком.

Капитан Лекка, потомственный моряк, морской волк был искуснейшим мореходом. Когда он входил в порты под всеми парусами, моряки замирали, разинув рты от восхищения.

Продав свое судно соотечественнику из Брэилы, он купил себе старенький английский пароходик. В свое время на Дунае наделал много шума процесс над капитаном Аристиде Лекка. Избитый капитаном кочегар обвинил капитана в том, что вместо угля он сжигает в топках зерно, которое перевозит в трюме. Выиграв процесс, капитан застраховал пароход и ухитрился в полный штиль утопить его между скалами Тузлы. Получив от страхового общества деньги, он отправился в южные порты России. Через три года он вернулся на Дунай без денег и без ноги.

Что он делал? Чем занимался?

Его жизнь скрывала какую-то никому неведомую тайну, однако это не мешало ему пользоваться всеобщим уважением.

Никто не решался вставать на его пути или противоречить ему. Собранный, хладнокровный, он знал обо всем и говорил на пяти языках. Он был календарем и барометром порта. Он выходил, стуча деревянной ногой о каменную набережную, поднимал голову, и, словно лысый орел-стервятник, пронизывал взглядом даль, испытующе оглядывал небо и нюхал соленый морской воздух, как будто щупая пульс природы. Иногда он вынимал трубку изо рта и, послюнявив кончик мизинца, поднимал его вверх, чтобы уловить, с какой стороны дует ветерок.

— Ночью будет шторм. Задует северный ветер.

И никто не осмеливался ему противоречить. Сказанное им было свято.

Все просили у него советов, словно у дельфийского оракула. Глядя с набережной на маневры судов, он делал свои замечания, высказывая безапелляционные суждения.

Он давал консультации по спасению и буксировке судов, запутывал и распутывал самые сложные судебные процессы, связанные с мореходством, всегда находя умный и тонкий ход, чтобы обойти морские законы и уложения, потому что был знатоком всего механизма восточной торговли.

За его столом в глубине таверны с подлинным искусством составлялись планы всех ночных набегов в порту.

Контрабанда, кража зерна — все совершалось по планам, разработанным им. Он комбинировал, расставлял силы и все предвидел с