Красные цепи - Константин Образцов

Алиса на мгновение задумалась о том, что уже не раз видела эту женщину поблизости и ловила на себе внимательный взгляд ее зеленых глаз, но тут же забыла об этом, увидев трех своих подруг, весело машущих ей руками из-за широких черных спин охраны.

Алина стряхнула с пиджака несколько капель сока, поставила стакан на стойку и тут почувствовала, как завибрировал в кармане телефон. Она отошла в сторону гардероба, где музыка звучала не так оглушающее громко, прикрыла одно ухо рукой и ответила:

— Да, я слушаю!

— Как там ваши дела? — Голос Гронского звучал на фоне приглушенного шума улицы.

— У меня все просто великолепно. Провожу время в изысканном обществе, жду начала фильма.

— Как наша девочка?

— Наша девочка тоже прекрасно. Только что налетела на меня — она тут бегает, как заведенная.

Алина посмотрела в сторону входа.

— Вот, вижу ее сейчас с тремя другими девушками, видимо подружками. Не волнуйтесь, пока все в порядке. Что у вас?

— Я уже на месте. Изучаю ландшафт.

— Фильм закончится только через три часа, — заметила Алина. — Смотрите, не замерзните там.

— Постараюсь, — ответил Гронский. — Контрольный звонок по окончании сеанса. Удачи.

Я говорю с Алиной по телефону меньше минуты, но даже за это время рука успевает замерзнуть на холодном, промозглом ветру, и я торопливо прячу ее в карман вместе с телефоном.

Узкие, тесные улочки Петроградской стороны переплелись, как сцепленные пальцы. Так же причудливо переплетаются названия: Подрезова, Плуталова, Подковырова, Попадалова, Бармалеева — словно чье-то неразборчивое зловещее бормотание. Нужный мне адрес я нахожу без особого труда. Похоже, все будет не так сложно: парадная, где расположена квартира Алисы Пожарской, находится в первом же дворе, в который из небольшого темного переулка ведет длинная полукруглая арка. Кроме ее подъезда сюда выходит еще одна дверь и чернеет проход во второй двор. Всего в тесном маленьком квартале из четырех домов есть три двора, соединенных между собой и выходящих на четыре узкие улицы. Все те же ржавые двери подвалов, к которым ведут осыпающиеся ступени, мусорные баки, а еще прикрепленный неизвестно зачем к стене невысокий железный навес на двух деревянных подпорках. Там будет мой наблюдательный пункт: я смогу одновременно видеть оба входа во двор, дверь подъезда, а сам буду скрыт почти непроницаемой черной тьмой под низкой железной крышей.

За час я успел несколько раз обойти квартал и сейчас курю у входа во двор, сжимаясь под порывами злобного холодного ветра. Кто-то там наверху, скрывающийся среди косматых серых туч, никак не может определиться с выбором режима дождя, и ледяная влага то летит облаками стылой мороси, то стучит крупными частыми каплями по дырявому железу навеса и мусорным бакам, то монотонно шелестит по мокрому асфальту. Во дворе тихо. Лишь доносится далекий гул машин с проспекта да журчит вода, выплескивающаяся из прохудившихся водосточных труб и сочащаяся из ржавых швов мусорного бака. Редкие окна угрюмо светятся в сыром полумраке.

Я думаю про Алину, которая сейчас совсем недалеко проводит время на вечеринке, среди тепла и яркого света. Она должна мне позвонить, как только выйдет из кинотеатра. «Венеция» расположена всего в пятнадцати минутах ходьбы отсюда, но вряд ли Пожарская в такую погоду и в такое время суток пойдет пешком. Вероятнее всего, она возьмет такси, и Алина должна будет проследить за ней до того момента, когда ее подопечная выйдет из машины у входа во двор. Тогда Алина позвонит мне еще раз. Видимо, последний раз перед тем, как я увижу убийцу, если, конечно, не встречу его здесь раньше.

Я забираюсь под навес и морщусь от застарелых запахов человеческой и кошачьей мочи. Телефон переведен в беззвучный режим. Курение тоже отменяется — огонек сигареты будет виден в темноте. Я чувствую легкую дрожь то ли от холода, то ли от начавшего поступать в кровь адреналина. Скоро все закончится. Я знаю, что сейчас, где-то там, среди мрака безлунной ненастной ночи, под холодным дождем начал свое движение ночной охотник.

— Я узнаю тебя, — шепчу я. — Надеюсь, ты не из тех, кто опаздывает на свидания.

В ночь охоты он всегда покидал свое логово в одно и то же время. Когда земная тень лишала бледную поверхность Луны последних отблесков солнечных лучей, сон его всегда был особенно чуток. Каких только томных эпитетов не удостаивалось ночное светило от недалеких людей, полагавших ее назначение в том, чтобы освещать по ночам их жалкий быт, но, называя ее Царицей Ночи, они не понимали, что вернее было бы назвать ее Царицей Нежити. Ибо точно так же, как обитателям скрытой, темной стороны этого мира нужна чужая жизнь, чтобы продлить собственное призрачное существование, так же и Луне для своего холодного мертвенного свечения нужен настоящий, живой и теплый свет Солнца. Многие тысячелетия подряд из уважения к такому подобию самые мрачные, самые кровавые обряды соотносились с периодами бесконечной цепи лунных смертей и рождений, и вот сегодня вновь настало время для совершения одного из таких ритуалов.

Его берлога находилась в заброшенной квартире на первом этаже наполовину разрушенного дома, скрытого среди своих серых собратьев в самом центре запутанных дворов старого города. Несколько лет назад два верхних этажа этого дома полностью выгорели, крыша провалилась, а все остальные этажи до самого подвала были залиты водой и пеной из пожарных брандспойтов. Потом над почерневшими обломками стен наверху кое-как соорудили временную кровлю и благополучно забыли про этот дом, в котором среди затхлых, покрытых плесенью стен и лестниц, камень которых крошился от разрушительного грибка, продолжали жить люди. Те, кому было куда уехать, давно покинули это место, и многие квартиры стояли пустыми, а двери их были грубо забиты досками и железными листами. Вот в одной их таких квартир он и соорудил себе нору: заколоченные окна поднимались над землей едва ли на метр, а сырой воздух, пропитанный тяжелыми гнилостными испарениями, только усиливал сходство с другим, давним его логовом.

В деревнях, затерянных среди карельских лесов, и по сей день можно услышать легенды об огромном черном волке, сожравшем так много людей, что в конце концов он смог принимать человеческий облик. По таким вот легендам два с половиной века назад его и нашел Мастер. Произнесенное тогда заклятие навсегда сковало Вервольфа красной цепью, держащей в повиновении лучше любой стали и строгих ошейников, и грозный хозяин дремучих гиблых лесов стал жителем других, каменных дебрей. Мастеру был нужен помощник, и он обрел его — такого, о котором можно было только мечтать. Вервольф не жалел об утраченной свободе и принял новую судьбу и даже это новое имя с благодарностью: служить такому господину было честью для него, а с каждым годом к тому же это было все более выгодно и безопасно. Мир становился слишком тесным, крикливым и любопытным, и вырывать жертв из огромного гомонящего людского стада было делом все более и более хлопотным. Это в бытность свою лесным зверем, чьему рычанию повиновались все волки окрестных земель, он мог совершать набеги на деревни, проходя по ним смертью в человеческом или волчьем обличье, мог охотиться на запоздалых всадников или нападать на обозы, неосторожно въезжавшие в лес среди ночи. Но сейчас он ни за что не смог бы, сохраняя в тайне свое существование, постоянно поддерживать себя свежей плотью и кровью, и, возможно, даже не выжил, если бы не Мастер и его ассиратум. Эликсир являлся словно бы законсервированной жизнью, и его хватало очень, очень надолго, так что охота перестала быть для Вервольфа необходимостью, оставаясь удовольствием, которому можно предаваться изредка. Так оно и было до недавнего времени: Мастер делал ассиратум дважды в год, в первое новолуние после весеннего и осеннего равноденствия; они тщательно выбирали жертву, подготавливали охоту, неспешно потрошили труп, а потом Вервольф имел возможность полностью сожрать еще теплое тело, с наслаждением сгрызая мясо с хрящей и позвонков. Потом он уносил подальше и зарывал кости, лишь иногда возвращаясь к месту захоронения, чтобы откопать их и снова погрызть. Остальное время он был предоставлен самому себе: мог рыскать в Сосновке или Удельном парке, охотясь на бродяг и пьяниц, а иногда убегать за город в родном обличье черного волка и наведываться в небольшие дачные поселки; мог отсыпаться днем, а мог и работать — его с радостью принимали в качестве рубщика мяса в тех местах, где не задают лишних вопросов, но ценят уникальное умение раскроить свиную или говяжью тушу одним ударом, а еще уважают молчаливость и отсутствие любопытства.