Ричард Длинные Руки – барон - Гай Орловский

На соседней улице музыка, слышны веселые голоса, затем донеслись шумные аплодисменты. Заинтересованный, я оторвал зад от колоды, потихоньку вышел, улочка повела в сторону перекрестка, и в это время далеко за спиной послышались торопливые шаги. Я бросил ладонь на рукоять меча, в то же время высматривал, куда спрятаться. Несмотря на потемки, зрение не подвело, включилось тепловое, между домом и забором узкая ниша. Я втиснулся, держа обнаженный меч за спиной, чтобы не выдал блеском. Посреди узкой улочки показались двое, оба с руками за полами полукафтанов, я услышал быстрый шепот:

– Ты не ошибся?

– Я тебе говорю, хозяин точно описал его приметы!

– А что будем делать…

– Ты дурак? Проследим, куда пошел, вернемся и доложим.

– Нет, если он нас заметит?

Они как раз проходили мимо, второй сказал зло:

– Ткнем ножами, только и всего! Мне своя жизнь дорога.

Первый сказал тоскливо:

– Ох, не нравится мне это… Что-то такое, что мне не по себе…

– А шесть золотых по себе?

– Жизнь, как ты сказал, и мне дороже…

Я перестал сжимать пальцы на мече, пусть идут, простые шавки, а вот кто их послал – интереснее. Мелькнула мысль догнать, прижать к стене и вырвать ответ, однако впереди открылась площадь с народом, что ночует у своих возов и пригнанного на продажу скота, я вздохнул и пошел на звуки музыки.

На перекрестке улиц двое музыкантов усердно дуют в длинные изогнутые трубы, а очень яркая женщина быстро и задорно перебирает длинными стройными ногами в зажигательном танце. Короткое платье то и дело взлетает гораздо выше колен, но танец настолько хорош, что это вот поддразнивание лишь пикантная приправа к музыке, танцу, веселью.

В перевернутую шляпу летели монетки, зрители подбадривающе орали, свистели, громко хлопали в ладоши. Я посмотрел на счастливые лица, ни одного тупого, алчного, злого, жадного, хитрого, подлого, все как один – чистые, светлые, с божьими искрами в глазах и божественным светом на лицах. Это потом станут прежними, а сейчас совсем-совсем другие люди, которых старается вырастить церковь и на которых лучше всего действовать через одну из своих незримых, но могучих рук – искусство.

Которое спасет мир.

Возможно, спасет.

Глава 6

Вернулся я без помех, быстро скользнул через освещенное крыльцо, чтобы не подставлять себя под возможный выстрел лучника. Толстая дверь отгородила от ночной улицы, я бодро побежал вверх по лестнице, рогатые головы оленей и лосей проводили подозрительными взглядами, в глазницах поблескивают кусочки блестящего кварца, из-за чего звери выглядят живыми и даже готовыми боднуть острыми, как ножи, рогами.

Сэр Смит уже похрапывает на спине, усы красиво шевелятся под мощными выдохами, в это время рыцарь свиреп и грозен, но при каждом вдохе жалобно опускаются, и становится ясно, что все же это бастард, как ни петушится, как ни старается выглядеть грозным и величественным.

Кадфаэль в желтом пламени свечи читает книгу, у меня едва не вырвалась какая-то глупость, вроде того, что глаза испортишь, разве можно в тридцать лет знать всю Библию назубок и ни одной женщины, давай-ка по стопарику, но удержался от высказывания демократических ценностей, молча снял перевязь и прислонил меч в ножнах у изголовья, разделся и лег на широкую лавку.

– Будешь ложиться, – напомнил одухотворенному монаху, – не забудь задуть свечу. От копеечной свечи Москва сгорела.

– Москва?

– Да, Господь Содом и Гоморру огнем залил, а Москва сама сгорела…

– Неисповедимы пути Господа, – вздохнул он.

– Неисповедимость Бога в том, – сказал я наставительно, – что он не три-един, как все думают, а пи-един. Но этого не понять тем, кто еще не достиг высоких жидомасонских ступеней.

Он сказал ошарашенно, даже несколько обалдело:

– Да, мне такое еще не понять… А что, если позволено будет спросить, следует из этого пи-единства?

– Что несмотря на неисповедимость, – сказал я голосом строгого, но мудрого наставника, – или иррациональность поступков Господа, его нужно стараться понимать, поступки нужно толковать, а заповедями нужно руководствоваться в бою, быту и в жизни. И пусть понимаем совсем не то, что он нам сказал, но все равно стараться понимать надо… хотя никогда и не поймем. Парадокс? Ничего подобного. Так младенцы не понимают действий родителя, но… если не будут стараться понять, то так и останутся дебилами, что значит – младенцами в телах взрослых мужиков.

Он мотал головой, хлопал глазами, ошеломленный и раздавленный моей жидомасонской мудростью высших посвящений.

– Брат паладин, – прошептал он, – как же я глуп… Как я страшусь своего невежества!

– Страх перед глупостью, – произнес я важно, – есть начало мудрости, как мне сказали недавно. Лучше жить тяжело, чем плохо. Запомнил?.. А теперь давай спать.

– Свечу погасить?

– Не обязательно, – ответил я щедро. – Но рассчитывай силы, утром чтобы был свеж и бодр, как огурчик. Или другой овощ, неважно.

Я отвернулся к стене и закрыл глаза. По телу разлилось тепло, поплыли первые образы, когда еще знаешь, где находишься, но уже начинаешь видеть сон, и тут с грохотом распахнулось окно, ворвался холодный ночной воздух, захлопали огромные крылья. Я развернулся, как будто меня бросили в крапиву, рука ухватила рукоять меча.

Бледная, как восковая свеча, обнаженная женщина замерла на миг в воздухе, затем огромные кожистые крылья сложились, она упала на спящего сэра Смита. Он охнул, но не проснулся, она взвизгнула, ухватила обеими руками за плечи, ее прекрасное смертельно бледное лицо приблизилось к его могучей шее, рот приоткрылся, блеснули острые клыки…

Лезвие моего меча вошло ей в бок на две ладони. Из широко распахнутого алого рта вырвался дикий визг. Я нажал, чувствуя, как железо не желает входить в тугое тело из одних мышц, за моей спиной Кадфаэль громко читал «Отче наш». Женщина изогнулась в муке, безукоризненное лицо исказилось в такой отвратительной гримасе, как может только действительно красивое лицо. Спасаясь от меча, она оттолкнулась от Смита и подпрыгнула к потолку, сдернув себя с острой полосы стали. В боку пульсирует широкая рана, я успел увидеть в глубине, как сдвигаются поврежденные органы, бешеные глаза впились в мое лицо с неистовым бешенством.

Я сказал громко:

– Изыди… от моего господина сэра Легольса! Иначе…

Она с пронзительным криком метнулась к распахнутому окну, ее занесло, ударилась плечом о раму с такой силой, что тряхнуло всю комнату. Затрещали ветки, затем все стихло, слышался только мерный храп победителя Каталаунского турнира. Кадфаэль перекрестился суетливо, как старушка, губы шлепали и никак не могли выговорить символ веры, а вытаращенные глаза со страхом смотрели на сэра Смита.