Сергей Михалков - Сергей Владимирович Михалков

человек неопределенного вида, в подержанном фраке, в отрепанных клетчатых штанах, в коленкоровой манишке, которая горбом выбилась из жилета. Он то и дело подносит карты к губам, над которыми торчат щетки рыжих усов. Явно передергивает карту. Рассказчик, не выдержав жульничества Кшепшицюльского, встал, отошел в сторону.

Глумов(Рассказчику). Сядь!

Пауза.

Сядь, говорю!

Кшепшицюльский(многозначительно). А як вы, панове, думаете: бог е?

Глумов. Тебе-то какое дело? Сдавай!

Кшепшицюльский. Все же ж! Я, например, полагаю, что зовсим его ниц. (Поднес карты к губам, почесал в усах, моментально передернул карту.)

Глумов. А ты, молодец, когда карты сдаешь, к усам-то их не подноси!

Кшепшицюльский. Чтобы для вас удовольствие сделать, я же готов хотя пятьнадцать раз зряду сдавать — и все то же самое буде! (Сдает карты вновь, открывает свои.) Десять без козырей! От то игра!

Рассказчик берет канделябр, замахивается на Кшепшицюльского. Глумов его останавливает.

Глумов (прервав игру, которая складывается благоприятно для Кшепшицюльского). Закусим?

Кшепшицюльский. Именно ж! Потому, звиже так уже сделано есть, что, ежели человек необразован, он працювать объязан, а ежели человек образован, он имеет гулять и кушать! Иначе ж революция буде!

Все трое подходят к небольшому столику, на котором стоит еда и графин с водкой.

Рассказчик. А что, брат Кшепшицюльский, ты в суде часто бываешь?

Кшепшицюльский. А як же ж не часто? Какой же ж суд без меня?

Рассказчик (выпив рюмку). Ну и что там? Как там? Коли по правде сказать, то наступит же когда-нибудь время…

Кшепшицюльский насторожился.

Глумов(поспешно перебивая, как бы заканчивает мысль).…когда в суде буфет будет…

Кшепшицюльский. A-а… Теперь в суде буфет е!

Глумов. Правда? Это хорошо брат, когда в суде буфет… Водки рюмку выпить можно, котлетку скушать, бифштекс подадут. (Толкая плечом Рассказчика.) Верно, брат?

Рассказчик. И правосудие получить, и водки напиться — все можно! Удивительно! Просто удивительно!

Кшепшицюльский(неожиданно). Иван Тимофеевич до вас интерес имеет.

Рассказчик. Кто?

Кшепшицюльский. Иван Тимофеевич.

Глумов(вздрогнув). Иван Тимофеевич! Квартальный наш? Ты не ошибся? Тот самый?

Кшепшицюльский. Тот, тот… благодетель наш.

Рассказчик. Неужто сам… имеет?

Кшепшицюльский. Надысь устретил меня: «Як дела в квартале? Скоро ли революция на Литейной имеет быть?»

Глумов. Ну а ты, ты что?

Кшепшицюльский. Я-то говору: «Тихо. Пока».

Рассказчик. А он, что он?

Кшепшицюльский. «А ты не врешь?» — говорит.

Рассказчик. Так и сказал?

Глумов(почти вздохнул). Не верит…

Рассказчик (в отчаянии). Не верит! Не верит! (В зал.) Либералы мы. Вёдрышко на дворе — мы радуемся, дождичек на дворе — мы и в нем милость божью усматриваем… Радуемся, надеемся, торжествуем, славословим — и день и ночь! И дома, и в гостях, и в трактирах, и словесно, и печатно — только и слов: слава богу, дожили! Ну и нагнали своими радостями страху на весь квартал! (Кшепшицюлъскому.) Ну а ты, друг, что ты-то ему сказал?

Кшепшицюльский. Да нет же ж, говору, зачем мне врать, мы же всякий вечер с ними в сибирку играем. Зачем врать?

Глумов. Так! Поберегай, братец, нас! Побере-гай! Спасибо тебе…

Рассказчик. Ну, и что он, поверил? Как ты об этом понимаешь?

Кшепшицюльский. Он так головкой покачал. (Показывает.)

Глумов. Как? Так? (Тоже показывает.)

Кшепшицюльский. Да нет же ж… так… (Показывает.)

Рассказчик. Так? (Показывает.)

Все показывают по-разному, обдумывают этот жест и не замечают, что Иван Тимофеевич сам, собственной персоной, уже здесь, в комнате.

Кшепшицюльский. Да нет… И еще он сказал…

Глумов. Что?

Кшепшицюльский. «Я еще, может, их самулично навещу», — говорит… (Не закончив фразу, увидел Ивана Тимофеевича.) Прошу бардзо.

Глумов (он опомнился первый). Иван Тимофеевич… ваше благородие… вы?

Рассказчик. Иван Тимофеевич! Господи…

Иван Тимофеевич. Самолично. А что? Заждались?.. Ха-ха! (Благодушно смеется, пожимает им руки.) Будьте здоровы, господа! (Осматривается. Вдруг лицо его омрачилось: где-то в дальнем углу он заприметил книгу.)

Рассказчик(поспешно перехватив взгляд). Нет, Иван Тимофеевич, нет! Это «Всеобщий календарь»! (Подбежав, принес календарь, сует Ивану Тимофеевичу.)

Иван Тимофеевич(берет книгу, внимательно разглядывает). А… да? А я, признаться, книгу было заподозрил.

Глумов. Нет, Иван Тимофеевич, мы уж давно… Давно уж у нас насчет этого…

Иван Тимофеевич. И прекрасно делаете. Книги — что в них! Был бы человек здоров да жил бы в свое удовольствие — чего лучше! Безграмотные-то и никогда книг не читают, а разве не живут?

Рассказчик. Да еще как живут-то! А которые случайно выучатся, сейчас же под суд попадают!

Иван Тимофеевич(благосклонно). Ну, не все! Бывают, которые с умом читают.

Глумов. Все! Все! Ежели не в качестве обвиняемых, так в качестве свидетелей! Помилуйте! Разве сладко свидетелем-то быть?

Иван Тимофеевич. Какая уж тут сладость! Первое дело — за сто верст киселя есть, а второе — как еще свидетельствовать будешь! Иной раз так об себе засвидетельствуешь, что и домой потом не попадешь… ахти-ихти, грехи наши, грехи! (Помотав, пристально оглядел обоих.) Хорошенькая у вас квартирка… очень, очень даже удобненькая. Вместе, что ли, живете?

Глумов и Рассказчик. Вместе. (Вдруг поняв.) Что вы!

Иван Тимофеевич. Грехи наши тяжкие… Садитесь, господа. Ну-тка скажите мне — вы люди умные! Завелась нынче эта пакость везде… всем мало, всем хочется… Ну чего? Скажите на милость: чего?

Рассказчик приложил руку к сердцу, хотел ответить, что ничего не хочется, но Иван Тимофеевич жестом остановил его.