Фирмамент - Михаил Савеличев

Ослепшая и оглохшая жертва лишь обвисала неуклюжей марионеткой с надежных рук голема, рафинированно впуская под веки строго отмеренные дозы кошмаров, чтобы в неструктурированной бездне неосведомленности и дикости попытаться выстроить собственный миф сжимающегося и разжимающегося безумия корабля - единственного ковчега, которому предстояло утонуть в безводной пустыне под скорлупой Крышки. Путь продолжался и складки сменялись решетчатыми норами, обдающими жаром и дымом ненасытных утилизаторов поглотителей живой и мертвой плоти, великих высвободителей душ. Там тоже была своя прислуга согбенных карликов - уродов даже этого катафалка каприччос, козлов-провокаторов, ведущих обреченных на жизнь других, собственным видом и кривыми костями убеждая, что за стеной ледяного огня, в отверстой пасти синтеза и распада их ждет вечное освобождение. Длинные пальцы и паучьи лапы тянулись к шагающему голему, но тот равнодушно ступал среди малозначимых деталей живого толкача, забавы ради ломая им кости и пинками забрасывая во вспыхивающее ничто.

Карлики верещали и таращили блюдца-глаза на пускающую слюни восторга малую силу. В ней чуялось несвоевременность воображаемой участи, и темная толпа расслаблялась, обнаруживая зияющие дыры, исходящие бледным светом, в котором вились фосфоресцирующие мотыльки. Стоны и визг наполняли их до краев, переливались в рев работающих энергетических установок, а в звуках обыденных мучений проскальзывало нечто, что леденило выпотрошенные, пустые сердца прислужников Вельзевула. Объедки и обломки летели в вырастающий бесконечный лучистый столб, но бессильны были преодолеть поверхностное натяжение предохранителей. Ритуал повторялся, стоны материализовывались в очередной танец ярости, и голем свернул с маршрута к очерченной мусором яме.

Тонкие пуповины проводов пронзали собранные связки разнокалиберных тел - перемежающейся смеси малых сил, гномов, беженцев, карликов, виднелись даже лощеные тела живых игрушек великих, надоевших своей похотью, но и здесь сочащихся желанием наркотического оргазма. Дрожащие бордово-черные нити проникали в глаза и уши дергающихся и извивающихся батареек, вытягивая из них таинственное ману мирового электричества - свет успеха, счастья, наслаждения. Отработанные генераторы усыхали, чернели, крошились и опадали жуткими обломками на бесконечный транспортер все тех же утилизаторов. Замкнутый цикл производства - высшая ступень падения изнасилованной эволюции.

Свет вздымался к крышке корабля и распадался сверкающим сеянцем, опыляя тела эротических игрушек, экзотических бабочек и освежеванных туш. Снизу они казались неразличимыми, но радующими тенями на стенах мировой пещеры, исходящими соком подлинной жизни, той стоячей волны, что несокрушимо противодействует времени, энтропии, глупости и ритуалу. Непривычные глаза слепились и выжигались непознаваемой величественностью воссозданной гармонии - ад внизу, рай наверху, и лучистая беззаботность великих прибивала к решеткам пола неприхотливую бесполезность рабов древних механизмов. Только из глубин ям можно было бессильно и безболезненно смотреть в высь, в жутких мучениях неослабеваемого наслаждения разглядывая подлинные ценности настоящей человеческой жизни - тело, еду и красоту. Триада отражала жуть живых батарей, но кому было дело до того дерьма из которого произрастали польза, вечность и справедливость? Вселенная толкача - вот подлинная справедливость, польза и вечность, воплощенная мудрость архитектуры разума, как высшей функции утилитаризма эволюции.

Слова и мысли не втискивались в плотность расчерченной симметрии, фрактальности восходящего ада, здесь нельзя было сменить и точки в расползающемся узоре ржавого распада противорадиационных плит. Тут созидание наталкивалось на самозарождение и воссоздание плесени сгнившего ума, неспособного уже существовать вне жестокого воздаяния за свою леность и сон. Чудовищам необходимо было вырваться из бессознательного бреда нужды и зла, чтобы выжрать до жалких косточек дурацкий ковчег. Испорченное лицо механической марионетки кривилось в неподобающей усмешке, и кевларовая тяга была не в силах воспроизвести презрение растягивающегося рта. Руки голема обвисли в нерешительной ярости, малая сила задрыгалась препарированным лягушонком над вырастающим лесом жаждущих жертвы рук. Когти цеплялись за черную ткань, истлевшие нитки расползались, высвобождая исхудалый полутруп человеческого зародыша.

Малая сила бессильно и обреченно заверещала, от страха утеряв те крохотные, неуверенные паутинки смысла, заполняющие рваное безобразие фонем ровным сиянием симболонов, скатившись в абсолютную скотскость новорожденной инстинктивности, силой пробуждающей в еще живом сердце останки легендарных мелодий доброты, заботы, презрения. Искалеченные тела отпрянули под ударом визгливой трусости и теплой волны непроизвольного сочувствия, но задние ряды напирали, тянулись, жаждали. Когти вновь резали густую пелену воздуха с тонкими фестонами обвисающей плесени, новый визг тонул в гуле проснувшихся утилизаторов, со скворчанием и отрыжкой поглощавших очередные порции плоти. Сверху это походило на упорядоченные, концентрические сжатия тьмы, которые волнами накатывались на неразличимую точку концентрации безумия и трепета, как в перенасыщенном растворе самозарождаются автоколебания плотности, подчиняясь неведомым сигналам космической кристаллизации. Эхо смерти бродило под Крышкой, за тысячелетия человеческого декаданса включившись в метафизический ритм синергетики распада и установив в пространстве пучности и сгущения предельной выраженности зла - адские круги божественной комедии театра марионеток продуманной гениальностью спускались к ледяному пределу Коцит, откуда только и начинался подъем к вершинам рая.

Голем поднял высоко свою жертву, трясущуюся, визжащую, мокрую, испражняющуюся на головы злобных рабов сердца преисподней, как по неслышимой команде над морем корявых голов воспрял лес нетерпеливых рук и механический монстр расхохотался - горловой органчик человеческих мелодий послушно воспроизвел скрипящую запись натужного смеха, пугающий вой оскопленной веселости. Острое лезвие вспыхнувшего огня прошлось по колышущейся поверхности моря, срезая кривые сучья извивающихся конечностей. Тьма и злость наполнились воем, колдовской круг распался, рассеялся в неуловимое мгновение, оставив просачивающиеся в сливные отверстия лужи крови к вящему восторгу крыс и улиток, и отсеченные руки, злобно вцепившиеся в дырчатый пол.

- Очнулись, уроды? - совсем по-человечески осведомился голем и встряхнул продолжающее визжать убожество. - И тебя проинтегрировать? - свет качнулся перед глазами малой силы, и она затихла.