Плата за страх - Петр Акимов

— Она сама все расскажет.

— Но мне нечего рассказывать, — устало недоумевала Тамара.

— Как это нечего? Очень даже есть чего, — возмутилась Надежда. — Почему, например, ни в одном из твоих списков, которые ты составляла, якобы отыскивая злоумышленников, не было ни Гаврилова, ни Некрасовой, ни Глебского? Почему ты — с твоим-то аналитическим умом — ни разу даже не заподозрила Гаврилова? А уж тебе-то, знающей его как облупленного, он сразу должен был в голову прийти.

— Я не знаю… Я и не думала о нем!

— Верю, что не думала. Вот и разберись — почему.

— Не слушай ее, — вступился за Панкратову старик, заботливо провожая ее в кабинет. — Сейчас умоетесь, и сразу станет легче. Какая ты, Надя: то ничего, то как с цепи сорвалась. Побеседуй лучше с молодым человеком. У него вопросы по страхованию.

Толстая, гасящая все звуки дверь затворилась, и Надежда устало опустилась в одно из кресел. Это был тот редчайший случай, когда вопросы страхования интересовали ее в последнюю очередь. Хотя мужик, безусловно, хорош: у него при всей мужественности фигуры было лицо человека, который настолько деликатен, что и рта не откроет, пока его об этом не попросят. Такого отшить она не могла даже в своем теперешнем состоянии.

— Страхование? Вас что конкретно интересует? — спросила Надежда, и мужчина присел на край соседнего кресла.

— Понимаете, Надежда Георгиевна, у меня изменилась фамилия. Вот я и беспокоюсь: действителен ли сейчас тот полис, который выписан на старую фамилию?

— Это надо конкретно, — Кузнецова сразу потеряла к нему остатки служебного интереса: в ее состоянии сейчас только чужих клиентов просвещать не хватало, — у каждой компании свои правила. Вы лучше обратитесь к своему агенту. К тому, кто вас страховал.

Мужчина посмотрел на нее со странной улыбкой. Доброй, но и немножко ироничной. А потом сказал:

— Надежда Георгиевна, но ведь мой агент — вы. Вы меня и страховали. Не узнаете?

Это было очень и очень стыдно: не узнать своего клиента. До сих пор такого с Кузнецовой еще не случалось. Ну Томка, довела ты своими тайнами подругу до маразма.

— Извините, но я сегодня не в себе. А какая у вас была фамилия?

Если она еще и фамилию его не вспомнит, то тогда вообще…

Но фамилия, которую она услышала, была ей хорошо знакома:

— Ряжков. Павел Борисович. Вспомнили?

Апээн не стеснялся банальностей и лишь слегка переиначивал их для доходчивости: «Кто не знает, что если человеку нескончаемо повторять, что он свинья, то он рано или поздно захрюкает? Но тем не менее многие это игнорируют. Например, масса женщин, годами мучившихся в неудачном браке, неудачно живут и после развода. Только потому, что ленятся вернуть себе девичью фамилию. Фамилия мужа, да еще с концовкой, означающей принадлежность, висит, как гиря на утопленнике».

Вот и Ряжков, пока носил кличку «Ряшка», никак не мог зажить по-человечески. Мы таковы, какими нас воспринимают, привыкли и хотят воспринимать окружающие. Но кто ждет ума, верности, чуткости, честности от человека по имени Ряшка? Никто. В том числе и он сам, и его жена, которая вынужденна постоянно помнить, что она — жена Ряшки: живет с Ряшкой, спит с Ряшкой и кормится от Ряшки. Тут и святая стервой станет.

Ради жены Павел Борисович и поддался на уговоры Апээна — изменил фамилию. Конечно, были еще и сеансы психотерапии, и другая работа над собой. Однако начало положила именно новая фамилия. Она стала той первой, самой трудной, ступенькой, с которой и начинается любое восхождение к новой жизни. Факт улучшения чуть больше чем через полгода был, как говорится, на лице.

— И какова она у вас теперь? — осторожно спросила Надежда.

— Миловидов.

— Точно. Как влитая, — восхитилась Кузнецова.

— Извините, а… Как вас зовут теперь э-э… ваши товарищи?

— Вас интересует погремуха? — Бывший Ряшка зарделся: — Миляга.

Когда Апээн приоткрыл дверь и выглянул из кабинета, Кузнецова была в приемной уже одна. Она дремала, запрокинув голову и чуть-чуть похрапывая от усталости. Старик осторожно погладил ее по лбу и прошептал:

— Ты хорошо отдохнула, ты расслабилась. Дышишь ровно.

Надежда задышала тихо и легко.

— Сейчас я сосчитаю до трех, и когда скажу «три», ты проснешься: посвежевшая, добрая и внимательная. Очень добрая. Раз, два… три!

— А?! — вскинулась Кузнецова и потянулась. — Ну, как там Томка?

— Все в порядке. Кофе будешь? Пошли, она хочет, чтобы ты знала.

Дамы курили кузнецовские длинные «More», пили кофе и слушали старика — и Панкратова слушала так, точно речь шла не о ней, а ком-то другом:

— Любовь не случайно похожа на разновидность сумасшествия. Природа вложила в каждого некий механизм, который отключает сознание, отметает все сословные и прочие запреты, привычки, нормы морали и закона. Природе все равно, каков моральный облик того или иного мужчины, любит ли он данную женщину, или нет. Природа хочет, чтобы у этих двоих родился ребенок. Ей так нужно — для продолжения и развития вида. И если ради этой цели приходится наслать на кого-то безумие, она — насылает. Запросто. Тамара любила Гаврилова до беспамятства. Причину его ухода она, как многие невротики, искала в себе. И она вбила себе в голову, что причина того, что у них не получилось, — в том, что ее дочь — очень необычная девочка. Тамара даже на какое-то мгновение дрогнула, подумала отдать Зою в соответствующее заведение. Ну накатило. Бывает. Я, в скобках, скажу: будь у нас подобные учреждения на высоте, то это, вполне возможно, пошло бы на пользу и самой девочке. Быть хорошей мамой-сиделкой в данном случае — мало. Тут нужны специалисты: врачи, психологи, педагоги. У нас принято восторгаться теми, кто оскудняет свою жизнь, пытаясь в какой-нибудь хрущобе ухаживать за неизлечимыми больными. Многим и в голову не приходит: это наше подлое государство и услужливое к нему общество, избавляя чиновников от «лишних» забот, обрекают людей на каторгу, не оставляя им выбора. Для женщины с другой биографией в той минутной слабости ничего бы страшного не было. Дрогнула, мол, и дрогнула. Но Тамара сама выросла среди чужих людей, чувствуя себя брошенной родителями. И ее придавил невроз из-за мнимого предательства. Как бы тромб в мозгу образовался: все последующее она воспринимала как кару за этот грех. Поэтому торчала в «Снабсбыте» до последнего и позже, когда начались напасти, организовываемые Гавриловым, она подсознательно боялась его вспоминать. Особенно ей было страшно, что ты, Надя, узнаешь о той ее слабости.

Кузнецова промолчала.

Она сама не знала сейчас, как бы повела себя и что подумала, узнав, что Тамара ради мужика отказалась от дочери. Тут надо было посоображать. А с другой стороны…

— Я сама потому и не рожаю, — брякнула Надежда, — что не хочу, чтобы мне ребенок помешал счастье найти.

Это была не вся правда, но — правда.

— Вот почему тебе и казалось, что Тамара пособничает врагу, — продолжал Апээн, разгоняя напряженность. — Ты, со своим опытом, не могла не видеть, что подруга чего-то недоговаривает, ведет себя странно. Отсюда и все твои подозрения.

— Да уж. Особенно когда увидела, что в ее списках нет тех, кто уже явно был в этом замешан… Но теперь-то все? Теперь об этом можно забыть!

— Не совсем все, — осторожно сказал Апээн. — Тамара — женщина в расцвете, ей еще предстоит как-то решать эту проблему. Главное, не прятать ее от себя: и мужик нужен любимый, и девочка заботы требует. Надо научиться примирять эти две составляющие счастья, несмотря на негативный опыт. Любой мужик тоже человек. Он шалеет от неожиданностей. Нельзя сразу лупить по башке: «А вот у меня дочь, да еще — такая!» Такт нужен. И не бояться говорить о том, что тревожит. Нет запретных тем. Но есть тайные неврозы. Кстати, как там дела с этой шайкой?

— Все, наверное, — пожала плечами сбитая с толку Кузнецова.

— Гаврилов скончался по дороге в больницу. Без его покровительства семейству Некрасовых ловить нечего. Вовчик и Зина — в СИЗО, младшего, Виктора, взяли родичи. Средний, Федька, где-то прячется, но появится, никуда не денется.

Апээн зевнул:

— Извините, умотался я. Но ты, Надь, что-то, чую, упускаешь из виду. Глазки у тебя в тумане. А откуда ОМОН-то взялся?

— Думаете, я не устала? А ОМОН… Я должна была сделать контрольный звонок Олегу — доложить, что все в порядке. Звонка не было, он что-то заподозрил. Приехал в Ивантеевку, понаблюдал за дачей. Обнаружил засаду. С помощью Воротникова связался с надежными милиционерами. ОМОН окружил дачу. Когда услышали мой выстрел, решили, что ждать уже нечего.

— Спасибо вам, — сказала Тамара, сделав над собой усилие. — Спасибо, что поняли. И чего я была такой дурой? Сама поражаюсь. Зато сейчас — как заново родилась, честное слово.