Идеальная для колдуна (СИ) - Лика Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Амели подняла крышку сундука и принялась раскладывать вещи на кровати. Туалет за туалетом. Некоторые платья она даже ни разу не надевала. Под аккуратно сложенным бельем обнаружилась шкатулка с драгоценностями. Амели перебирала камни, заворожено наблюдая, как они искрят при малейшем попадании света. Сейчас все это вызывало совсем другие ощущения, совсем не те, что в замке. Сейчас просыпалось какое-то тщеславие. Амели все же понимала, почему — там, в замке, некому было все это показывать. Горбуну и Орикаду было все равно. Тетке Соремонде — как ни сделай, все хорошо, она все одобряла и хвалила. А мужу… она и сама не знала. Прежде она так боялась своего мужа, что все это попросту не имело никакого значения. Не было естественного женского кокетства, желания понравиться. Едва Амели отворачивалась от зеркала, исчезала вся мимолетная радость. Каждый раз в присутствии Феррандо она ощущала себя разряженной куклой. Не женщиной. Не женой. Не красивой, не желанной, а… одной из его статуй. С такой же пустотой внутри и уродливым железным каркасом.
Амели положила шкатулку на кровать. Эти прекрасные вещи невольно пробуждали воспоминания, которые она старательно гнала со вчерашнего дня. Она сама стыдилась их, густо заливалась краской. Лицо обдавало жаром, ладони потели. Амели все бы отдала, лишь бы этого не было. Никогда. Она осталась наедине со своим стыдом. Чувствовала себя продажной девкой. Совсем такой же, как та голодранка на барже. От мысли о том, как она льнула к Нилу, ее почти трясло. Была ли Амели искренней тогда — она так и не знала. Не понимала.
О да, злость, охватившая в тот роковой миг, когда раскрылся обман, теперь отступила. Больше не клокотало в груди. Теперь Амели вся сжималась под грузом своего греха. Хоть по факту это и не было грехом. Но, как же было хорошо тогда…
Она порывисто опустилась прямо на пол, с силой прижала ладони к лицу. Старалась ровно дышать и гнать, гнать. Гнать этот жгучий стыд, который уничтожал изнутри, как кислота. Гнать эти мысли, гнать воспоминания. Ничего не исправить. Нужно учиться с этим жить. Нужно суметь простить саму себя. Не оправдать — простить, вынеся горький и поучительный урок. Она сама себе суд, сама себе палач. Она сама — больше никто. Никто не знает всей правды. Никто не смеет ее судить. Никто не понимает, что творилась в ее душе все это время. У каждого есть грехи. Грязные тайны, дурные поступки.
Амели решительно поднялась, оправила сорочку. Гордо задрала подбородок и глубоко вздохнула несколько раз. Она представляла себя одиноким лесным деревом, которое тянется к солнцу. Ветер шуршит в его кроне, срывает листья. А оно просто растет. Живет. Нужно быть спокойной, гордой и очень красивой.
Амели дернула шнурок сонетки у кровати в надежде вызвать служанку. Как ее… Понина, кажется. Но она бы многое отдала за то, чтобы увидеть Мари. Ее ясное спокойное лицо, чистые глаза. Надо же… Она привыкла к ней. Удивительно, но это впрямь было потерей.
Служанка пришла достаточно скоро. Тихо постучала в дверь, протиснулась под скрип петель:
— Звали, барышня?
Она встала у порога прямая, как палка, сцепила руки и смотрела себе под ноги. На Амели взглянуть не решалась. Наконец, воровато зыркнула и снова потупила глаза:
— Барышня, прошу простить меня за вчерашнее. Я новая в доме, не знала, что вы дочь хозяина.
— Кажется, тебя зовут Понина?
Она кивнула:
— Да, барышня.
— Я не сержусь на тебя, Понина. Ты поступила так, как должно. Всего лишь выполняла свою работу.
Служанка встрепенулась, взлетела крылом оборка чистого чепца:
— Вот спасибо, барышня! — она была искренне рада. — Я так переживала — ночь не спала.
Амели кивнула:
— Забудем об этом недоразумении. Ты можешь одеть и причесать меня?
— Конечно, барышня. Я ваших сестриц каждый день одеваю.
— А матушку?
— У вашей матушки своя горничная. Но, к слову сказать, — Понина заговорщицки понизила голос, — она такая неаккуратная! Я бы такую растяпу ни в жисть в такой достойный дом не взяла.
Амели понимающе кинула и приветливо улыбнулась, а про себя отметила, что служанка, видимо, из болтливых. Не со злого умысла, а такова, что сыплется из нее по простоте да по глупости.
— Но ты же, конечно, не такая? Ведь так, Понина?
Девица даже покраснела. Лошадиное лицо вытянулось, глаза округлились:
— Что вы, барышня! Конечно, нет! Я за всем слежу. Завсегда стараюсь.
Было похоже на правду. Внешний вид Понины не давал в этом усомниться. Чистенькая, будто хрустящая от крахмала и пахнущая ключевой водой. В сравнении с Фелис она казалась просто образцом опрятности.
Амели выбрала новое платье из тафты, которое ни разу не примеряла. Шуршащее, с деликатным глянцем. Алое, как ягоды свежей малины. Она украдкой смотрела на служанку и понимала, что та в невообразимом восторге от туалета. Она с таким наслаждением касалась дорогой ткани, что не замечала даже взглядов Амели.
— Тебе нравится?
Понина вздрогнула и отстранилась, смутившись:
— Очень, барышня. В жизни такой красоты не видала. Как носить-то такое. Измять побоишься.
Амели лишь улыбнулась, ухватилась за витой столбик кровати, а Понина — за тесемки корсета. Несмотря на свою субтильность, действовала девица весьма уверенно и ловко. Не прошло и получаса, как Амели была одета. Осталось лишь уложить волосы.
Амели сидела на табурете перед зеркалом и рылась в шкатулке с драгоценностями. Перебирала ленты, уложенные в гофрированном кармашке в крышке шкатулки. Понина ловко втыкала в волосы шпильки и перевивала пряди ниткой жемчуга. Амели вытянула широкую красную ленту с тонким шитьем серебром:
— Тебе нравится?
Та аж вздохнула:
— Небывалая красота, сударыня. Как вы хотите ее повязать?
Амели повернулась:
— Никак. Хочу, чтобы ты взяла ее себе. Это подарок. Будет праздник в городе — украсишь прическу.
Понина онемела. Лишь выставила вперед открытые ладони и попятилась на шаг, качая головой:
— Что вы, барышня. Да разве я могу?
Амели кивнула:
— Очень даже можешь. Я хочу, чтобы ты наверняка знала, что я
