Чернильная кровь - Корнелия Функе

Козимо остановился.

— Да-да! — тихо сказал он. — Все это мне рассказывали. Но ведь есть истории и похуже. Когда вы дойдете до них? Или мне вам рассказать?

Не успел Фенолио вымолвить слова, как принц продолжил за него:

— Говорят, Змееглав посылает ночами Огненного Лиса в мои владения, чтобы тот запугивал моих крестьян. Говорят, он считает своей всю Непроходимую Чащу, грабит моих купцов, когда они бросают якорь в его гавани, вымогает у них плату за свои мосты и дороги и платит разбойникам, делающим мои дороги небезопасными. Говорят, деревья для своих кораблей он рубит в моей части леса, а его шпионы шныряют в моем замке и по улицам Омбры. Говорят, он даже моему сыну платил за то, чтобы тот докладывал ему обо всем, что мой отец обсуждал в этом зале со своими советниками. И наконец… — Козимо сделал эффектную паузу. — Меня заверили, что гонец, предупредивший поджигателей о моем наступлении, был послан моим тестем. Говорят, чтобы отпраздновать мою смерть, он приказал подать на обед перепелов с посеребренными перьями и послал моему отцу в утешение письмо на пергаменте, так искусно пропитанном ядом, что каждая буква была смертельна, как укус змеи. Вы все еще спрашиваете, почему я не желаю его принимать?

«Пергамент, пропитанный ядом? Господи, кто же додумался до такого? Во всяком случае, не я», — решил Фенолио.

— Дар речи покинул вас, поэт? — спросил Козимо. — Поверьте, и со мной случилось то же, когда я слушал обо всех этих ужасах. Как же говорить с таким соседом? А что вы скажете о слухе, будто Змееглав велел отравить мать моей жены за то, что ей слишком нравилось пение одного шпильмана? Что вы скажете о том, что он послал на подмогу Огненному Лису своих латников, чтобы я ни при каких обстоятельствах не вернулся из похода на крепость поджигателей? Мой тесть пытался устранить меня, поэт! Я забыл целый год моей жизни, а все, что случилось до того, помню так расплывчато, словно это было не со мной. Они говорят, что я был мертв. Они говорят, что меня забрали к себе Белые Женщины. Они спрашивают: «Где ты был, Козимо?» А я не знаю ответа! Зато я знаю теперь, кто желал моей смерти и виноват в том, что я чувствую себя пустым, как выпотрошенная рыба, и младше, чем мой собственный сын. Скажите, какого наказания заслуживает мой тесть за столь неслыханные преступления против меня и других?

Фенолио молча смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. «Кто он? — стучал вопрос у него в голове. — Ради всего святого, Фенолио, ты знаешь, на кого он похож, но кто он?»

— Скажите вы сами, — хрипло выговорил он наконец.

И Козимо снова улыбнулся ему своей ангельской улыбкой.

— Есть лишь одно достойное наказание, поэт! — сказал он. — Я пойду войной на моего тестя и буду воевать, пока Дворец Ночи не будет стерт с лица земли и имя его забыто.

Фенолио стоял в полутемном зале и слышал шум собственной крови, бьющей в виски. «Война? Я, наверное, ослышался! — думал он. — О войне я ничего не писал». Но внутренний голос тихо напомнил ему: «Великая эпоха! Ты ведь написал там что-то о великой эпохе?»

— Он имеет наглость приезжать в мой замок со свитой из головорезов, которые участвовали еще в поджогах Каприкорна! Он сделал своим герольдом Огненного Лиса, против которого я ходил в поход, и прислал Свистуна охранять моего сына! Подумайте, какое бесстыдство! Может быть, мой отец допускал подобное издевательство, но со мной это не пройдет! Я покажу ему, что теперь на трон сел правитель, который умеет не только рыдать или обжираться.

Лицо Козимо покрылось легким румянцем. В гневе он был еще прекраснее.

«Война! Думай, Фенолио. Соображай. Война! Разве ты этого хотел?» — Он чувствовал, как дрожат его старые колени.

А Козимо почти любовно погладил рукоять меча и медленно вытащил его из ножен.

— Только затем смерть и отпустила меня, поэт, — сказал он, рассекая воздух длинным узким клинком, — чтобы я установил в этом мире справедливость и столкнул с престола этого дьявола. За это стоит бороться, правда? За это стоит даже умереть.

Как он прекрасен сейчас, с обнаженным мечом в руках! И разве он не прав? Может быть, война и в самом деле единственный способ усмирить Змееглава.

— Вы должны помочь мне в этом, Чернильный Шелкопряд. Вас ведь так называют, я слышал. Мне нравится это имя!

Козимо грациозным движением вставил меч обратно в ножны. Туллио, который все еще сидел у его ног на ведущих к трону ступенях, вздрогнул от скрежета остро заточенного металла.

— Вы напишете для меня призывы к моим подданным! Вы объясните им, что наше дело правое, вселите в их сердца энтузиазм и ненависть к врагу. Комедианты нам тоже пригодятся, а вы их друг. Напишите для них пламенные песни, поэт! Песни, зовущие к борьбе! Вы будете ковать слова, а я прикажу ковать мечи, много мечей!

Он был похож на гневного ангела, которому не хватало лишь крыльев, и Фенолио впервые в жизни испытал что-то вроде нежности к своему чернильному созданию. «Я дам ему крылья, — решил он. — Да. С помощью слов».

— Ваше величество! — На этот раз Фенолио согнул шею в поклоне без всякого внутреннего сопротивления, и на какое-то чудное мгновение ему показалось, что он написал себе сына, которого у него никогда не было. «Ну вот, ты становишься сентиментальным на старости лет! — укорил он себя, но от этих слов необычная размягченность в сердце не исчезла. — Мне нужно ехать с ним! Да, я отправлюсь вместе с Козимо в поход против Змееглава, хоть я и старик». Фенолио, герой в им же созданном мире, поэт и воин. Такая роль ему, пожалуй, подойдет. Как будто он написал ее специально для себя.

Козимо снова улыбнулся. Фенолио готов был ручаться головой, что более прекрасной улыбки нет ни у кого ни в том, ни в этом мире.

Туллио, видимо, тоже поддался чарам Козимо, несмотря на страх, который поселил в его сердце Змееглав. Он с восхищением смотрел на своего вновь обретенного хозяина. Но маленькие ручки были сложены на коленях, как будто все еще держали птицу с пробитой грудкой.

— Я уже слышу эти слова! — сказал Козимо, возвращаясь к трону. — Знаете, моя жена любит записанные слова. Слова, налипшие на бумагу или пергамент, как дохлые мухи. И мой отец тоже их любил. Но я хочу слышать слова, а не читать их! Помните об этом, когда будете отбирать самые подходящие, спрашивайте себя, как они будут звучать. Липкими от страсти, темными от печали, сладкими от любви должны они быть! Напишите слова, в которых будет трепетать наш праведный гнев перед злодействами Змееглава, и вскоре этот гнев передастся всем сердцам. Вы напишете обвинение, пламенное обвинение, и глашатаи будут читать его на каждой рыночной площади, а комедианты разнесут повсюду: «Берегись, Змееглав!» Этот клич должен быть слышен и на его стороне Чащи. «Твои преступные дни сочтены!» И вскоре каждый крестьянин добровольно пойдет сражаться под моими знаменами, стар и млад стекутся сюда, в мой замок, на написанный вами призыв! Я слышал, что Змееглав любит порой сжигать в печах своего дворца книги, содержание которых ему не угодно. Но как он сожжет слова, которые у всех на устах?

«Он может сжечь человека, который эти слова произносит, — подумал Фенолио. — Или того, кто их написал». Тревожная мысль несколько остудила жаркое биение его сердца. Козимо словно услыхал его мысли.

— Разумеется, вы будете с этого дня находиться под моей личной защитой, — произнес он. — Жить вы отныне будете в замке, в покоях, приличествующих положению придворного поэта.

— В замке? — Фенолио прочистил горло — так смутило его это предложение. — Это… очень великодушно с вашей стороны, ваше величество… действительно великодушно…

Да, началась новая эпоха. Новая, великолепная эпоха. Великая эпоха…

— Вы будете хорошим правителем, ваша милость, — взволнованно сказал он. — Добрым и великим правителем. И мои песни о вас будут петь еще много веков, когда имя Змееглава давно уже будет забыто. Это я вам обещаю.

За его спиной раздались шаги. Фенолио вздрогнул, сердясь, что его прервали в столь волнующий момент. Виоланта поспешно прошла через зал, держа за руку сына. За ней шла ее служанка.

— Козимо! — воскликнула Виоланта. — Выслушай его. Наш сын хочет просить у тебя прощения.

Фенолио подумал, что по виду Якопо этого не скажешь. Виоланта тащила его за собой почти насильно, и лицо у мальчика было мрачное. Похоже, возвращение отца не особенно его обрадовало. Мать его, напротив, сияла. Фенолио никогда не видел ее такой. Родинка на ее лице казалась сейчас лишь легкой солнечной тенью.

И родимое пятно на лице Уродины побледнело. «О Мегги, благодарю тебя! — подумал он. — Как жаль, что тебя нет здесь сейчас…»

— Я не хочу просить прощения! — заявил Якопо, когда мать решительно подтолкнула его к ступенькам трона. — Это он должен попросить прощения у моего деда!

Фенолио незаметно отступил назад. Пора уходить.