Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - Ольга Елисеева

Речь идет об очень видных сановниках: Е. Ф. Канкрине, И. А. Каподистрии, К. В. Нессельроде, X. А. Ливене, К. А. Поццо ди Борго, Д. А. Алореусе, А. С. Грейге. Такие люди теснили коренную знать.

Английский путешественник Дж. Александер не без удивления писал, что русские не любят, когда к имени Екатерины II добавляется эпитет «Великая»: «Мне постоянно напоминали, что она чересчур явно проявляла свое пристрастие к иностранцам, потому что сама была немкой… Русские говорят: „Нас заедают немцы“, и… полагают, что вполне могут обойтись без иностранцев»[389].

Характерна досада Вяземского, выраженная в стихотворении «Русский Бог»:

Бог бродяжных иноземцев,К нам зашедших на порог,Бог в особенности немцев,Вот он, вот он, русский Бог.

Иными словами: «Я, конечно, презираю мое отечество с головы до ног», но хочу в нем первенствовать.

После 1825 года происходил двусторонний процесс внедрения русского языка в повседневную дворянскую жизнь. Развивалась литература, толстые журналы читало все больше людей. В то же время правительство насаждало русский в качестве повседневного в учебных заведениях и учреждениях. А. О. Смирнова-Россет вспомнила, что при знакомстве с Пушкиным удивила его своим хорошим русским: «Как вы хорошо говорите по-русски». — «Еще бы, мы в институте всегда говорили по-русски, нас наказывали, когда мы в дежурный день говорили по-французски»[390]. Эту практику в Смольном монастыре ввели именно после 14 декабря, когда Николай I услышал, что воспитанницы, перепуганные пушечной канонадой, кричали по-французски, не зная родного языка.

Гостиная Татьяны как бы предвосхищает эти старания, если отнести ее к 1824 году, и идет в ногу со временем — если к 1828 году. В любом случае у князя и княгини N были сходные нравственные ориентиры, общественные идеалы и интеллектуальные запросы, которые развились не без обоюдного влияния супругов друг на друга.

Не только собственная осторожность, но и семья удерживали большинство генералов от сближения с тайными обществами. Можно сказать, что Татьяна самим фактом своего существования ограждала мужа от резких необдуманных действий. После 14 декабря именно ей он должен был сказать спасибо за то, что не оказался по одну сторону с мятежниками и теперь не сидел на скамье подсудимых.

Почему не оказался? Ведь читатели вроде бы расстаются с героями на пороге будущих грозных событий. Кажется, что мы не знаем, какими станут их судьбы. На самом деле знаем. И не только потому, что действие Восьмой главы идет как бы в двух временных пластах — в 1824 году, к которому она формально относится, и в 1829–1831 годах, когда стихи писались[391]. Ответ проще. Муж Татьяны — кавалерист, а гвардейская кавалерия вся поддержала Николая I, даже те немногие, кто был связан с тайными обществами. Император в речи на приеме дипломатического корпуса 20 декабря 1825 года упомянул их: «Найдутся безусловно виновные, как, например, князь Трубецкой, но еще более значительно число людей, введенных в заблуждение, которые не знали, куда их ведут. В прошлый понедельник вокруг меня было несколько молодых офицеров, прекрасно исполнявших свой долг и без колебания атаковавших ряды мятежников; между тем, многие из них участвовали в заговоре или, по крайней мере, знали о нем, но, будучи связаны страшными клятвами, исторгнутыми у их молодости и неопытности, они полагали, что честь воспрещает им разоблачить его»[392].

Это слова о кавалергардах, среди которых нашлись причастные, например поручик И. А. Анненков, которые не примкнули к восставшим. Командир бригады Алексей Орлов несколько раз сам водил конницу в атаку на мятежников. В конных атаках участвовали и Бенкендорф, и другие старые генералы-кавалеристы. Там же, надо полагать, был и князь N. Накануне похолодало, лошади, кованные по-летнему, поскальзывались на льду, всадники падали, еще не доскакав до «противника». Ушибов и переломов у кавалергардов было больше, чем ран. Они же преследовали и отступавших по Галерной улице пехотинцев.

Не изменили присяге и «коренные» полки — Преображенский и Семеновский, которыми руководили братья Шиповы, еще вчера активные члены тайного общества. Князь Трубецкой передал разговор с С. П. Шиповым, новым командиром семеновцев, которого старался склонить к выступлению. Шипов отнекивался: «Большое несчастье будет, если Константин будет императором». Трубецкой возражал: «Но Николай человек жестокий». Шипов его мнения не разделял: «Этот человек просвещенный, а тот варвар»[393].

Так что в роковой день на Сенатской площади многие действовали совсем не так, как от них ожидали «братья» по тайным обществам. Сам факт смерти Александра I разоружил часть недовольных. Они готовы были предъявить претензии к прежнему императору, а новый еще не успел им ничего сделать. Близость к заговору вовсе не определяла поведение человека у роковой черты. Князь N, в какой бы степени «прикосновенности», как тогда говорили, ни находился к мятежникам, остался верен.

Таким образом, еще до встречи с Онегиными в петербургском свете у семьи князя могла быть своя внутренняя тайна. А подобные тайны сближают, если они открыты между супругами. И, напротив, отдаляют, если остаются достоянием одного: каждый купается в своих страхах и подозрениях. Последняя картина раскрыта в письмах родным от Марии Волконской после ее свадьбы с князем Сергеем. Муж казался «неровен», «резок», «несносен», о чем-то молчал[394]. Между тем разворачивались последние месяцы перед восстанием, и Волконскому больше дела было в Умани, где стояла его дивизия, чем рядом с любимой женщиной, которой он к тому же не мог открыться.

Имеем ли мы право предположить, что князь N оказался откровеннее? Оснований для этого текст не дает. Можем сказать только, что большинство жен, в отличие от Марии Волконской, либо знали, либо догадывались о том, что тяготит супругов. Иные, как Софья Киселева, хотели видеть в них мучеников и были разочарованы тем, что не пришлось целовать оковы[395]. Другие предпочли целовать живых и ни во что не замешанных людей.

Зададимся вопросом: на что готовы были подобные женщины для своих мужей? И отвечать станем, оставив в стороне щекотливый предмет верности: среди генеральш встречались и Татьяны, и Земфиры. Однако удивителен тот факт, что непохожие друг на друга дамы в отношении совсем разных по характеру, достоинствам и судьбе супругов поступали сходным образом. Не бросали в трудную минуту.

Когда в 1823 году Е. К. Воронцова узнала, что после очередных маневров ее супруг не получил чин полного генерала, которого ждал уже 11 лет[396], она на последнем месяце беременности отправилась к нему в Одессу от матери из Белой Церкви по душной осенней степи, в тряской карете. К этому времени Воронцовы уже потеряли двоих детей, и такое путешествие могло окончиться для графини плачевно. Супруг не сообщал ей о неприятности, и, надо думать, Елизавета Ксаверьевна обо всем догадалась сама, прочтя о новых производствах в «Ведомостях». Это поступок преданной женщины, к тому же очень хорошо понимавшей душевное состояние супруга.

В 1823 году, когда А. А. Закревский, памятуя о «семеновской истории», был назначен генерал-губернатором Финляндии и удален из Петербурга в Або, его жена, та самая ветреная Аграфена Закревская, которую Пушкин и Вяземский называли «Медной Венерой», бросила в Италии принца Леопольда Кобургского, будущего короля Бельгии, и поспешила в чухонские края, утешать супруга[397]. Впрочем, говорили и обратное — поскольку Леопольд намеревался, ради короны, жениться на английской принцессе Шарлотте, Закревская порвала с ним и вернулась к супругу. Для Пушкина те события остались памятны эпиграммой на изгнанных, которую он позднее спел Смирновой-Россет: «А Закревский баба, / Удалился в Або, / А другая баба — начальником штаба»[398].

За мужем уедет в Сибирь Мария Волконская. Ее сестра Екатерина, которую за властный характер Пушкин называл Марфой Посадницей, уверяя, что Марина Мнишек написана с нее, останется с потерявшим царскую милость, не осужденным по делу 14-го, но очень замешанным Михаилом Федоровичем Орловым. Оправдывая поступок сестры, она будет писать брату Александру, что та «сможет найти счастье в своей преданности к мужу, в выполнении своих обязанностей по отношению к нему»[399].

Примеры можно множить.

Значит, было в этих людях что-то, заставлявшее женщин жертвовать собой и забывать минутные увлечения.

Пережив тяжесть, страх, освобождение от застарелой угрозы, семья обретала общее прошлое. Терять последнее женщине труднее, чем богатство, знатность и навязанного мужа. Именно людей с общим прошлым Онегин встретил, вернувшись в Петербург. Князь N не просто гордится Татьяной, а доверяет ей, что следует из спокойствия, с которым он оставляет супругу наедине с более молодым родственником. Генерал не ждет от жены удара в спину. Такое возможно лишь в случае, если Татьяна уже доказала ему свою преданность.