Царь Гильгамеш - Дмитрий Володихин

— Город даст людей сколько потребуется, государь.

— Начнем работу завтра же.

— Город готов, государь. Но…

Хараг замолчал. Бал-Гаммаст мог бы ему помочь, мог бы спросить, в чем дело, отчего собеседник не дерзает заговорить… Но собеседник явно только делал вид, что не дерзает. Вот пускай сам и начнет. Барс как-то сказал ему: «Не торопись делать за других людей то, что они и сами обязаны были сделать».

Старший агулан внимательно посмотрел на молодого царя. И — как ни бывало смирения в его речах:

— Урук остался без мужчин, отец мой и государь. Одни погибли, другие служат неведомо где, третьи в плену, четвертые отрабатывают в дальних краях мятежную свою провинность. Мужчин мало в Уруке. Некому зачать детей. Нашим женщинам, да и многим женщинам по всему краю Полдня, следует отыскать мужчин… Иначе… поголовье народа уменьшится.

Вот она, старая нелюбовь к столичным шарт с их табличками! Явились — собирать подати, пришли — отбирать, высчитывать положенные Баб-Аллону хлеб и серебро… с поголовья. Бал-Гаммаст счел полезным пропустить это словечко мимо ушей.

Да, он мог бы сказать: восемьсот новых мужчин недавно пришли в Урук. Из них добрая половина не успела обзавестись женами… О чем разговор? Но старый Хараг поставил на своего государя ловушку, как ставят ее на каких-нибудь мелких зверушек: нельзя тем женщинам, у которых мужья оказались невесть где, предлагать других мужей — это против закона. Хараг ждал, ждал, ничуть не выдавая своего нетерпения, ждал со сладостным трепетом: давай же, скажи, побудь посмешищем в глазах Урука!

— У меня есть один свободный мужчина для старого Урука и всей земли Полдня. Это царь и сын царя Бал-Гаммаст. Любая из одиноких женщин, о которых Урук говорил только что голосом старшего агулана Харага, может взойти на мое ложе. Если, конечно, она здорова и бездетна. Каждую ночь. И мы можем начать с сегодняшней ночи. Любой женщине из тех, кто понесет от меня ребенка, будет дано достаточно серебра на его воспитание.

Этого они не ожидали. Никак не ожидали. Даже не сразу поняли. Не поняли в достаточной степени для того, чтобы изумиться… Закон Царства разрешал любой женщине взойти на царское ложе, и это не сочли бы преступлением, изменой супругу, достаточным обстоятельством, чтобы разлучить мужа и жену. Даже ребенка, родившегося от ночи с царем, никто не назвал бы незаконным. У царя баб-аллонского не бывает незаконных детей… Это очень древний закон, не все о нем помнят, но ведь никто его и не отменял.

— …В достаточной ли степени я удовлетворил желания города?

— Урук благодарит тебя, государь Бал-Гаммаст. Старшие люди города собрались уходить, но царь не отпустил их.

— Это еще не все. Я хочу, чтобы вы посмотрели на двух людей, стоящих слева и справа от меня. Пратта Медведя вы знаете. Второй — ученик первосвященника баб-аллонского, именем Мескан… Взгляните на них, запомните: после меня их слово в Уруке будет выше всех прочих. Мескан встанет во главе Храма в вашем городе. А Пратт… Его службой я доволен. До сих пор он был простым сотником, но сейчас я дарую ему чин тысячника и звание реддэм — с правом передать его детям.

— Балле… отец мой… э-э… и государь мой… я… вот задница…

— Еще он получит право называть меня как угодно… Потому что называть правильно все равно никогда не научится.

Бал-Гаммаст поймал несколько одобрительных улыбок. Это все, что удалось ему сегодня. Это все. Он бился о город, как о скалу. Он чувствовал с необыкновенной ясностью: город видит в нем чужака. Город приглядывается, город принюхивается, подобно огромному зверю. Город не любит его, хотя и не испытывает ненависти. Город холоден к царю. Глаза Урука говорили: «Прислали мальчишку. Дела идут плохо. Вояка! Устроил какую-то свалку у ворот… Стены — да, это понятно. А бабы? Хы-хы. Посмотрим на него, каков он, посмотрим… Лихой котенок…»

Поздно вечером по приказу Бал-Гаммаста был погребен энси Ангатт. Со всеми подобающими почестями. Говорят, он мечтал стать эбихом и прославить имя свое победами…

То место в душе Бал-Гаммаста, где жила любовь, устроено было совершенно иначе, чем у отца Барса. Тот по-настоящему сильно любил только страну; намного меньше — жену и детей, хотя и умел бывать с ними внимательным, ласковым, заботливым… Со всеми другими царь Донат был ровен. У Бал-Гаммаста любовь разматывалась на мириады нитей, и, кажется, он мог бы полюбить весь мир. Творец ему виделся истинным отцом, обожаемым и великолепным. Отец был вроде старшего брата — сильного и мудрого. Настоящего старшего брата Бал-Гаммаст любил как брата младшего, опекаемого и ранимого. Женщины — мать, сестра, Саддэ и все страстные дочери Полдня, всходившие на царское ложе в сезон зноя, — были им любимы почти одинаково. Пожалуй, как сестры… С каждой из них он мог быть нежен, но никому не позволял разделить мэ. Ни одна нить не оказывалась прочнее других… Бал-Гаммаст не понимал, не чувствовал, что такое жена. И еще того менее он знал, что такое возлюбленная.

Бог служил ему опорой. Людей же же представлял себе чем-то вроде живых цветов на своем лугу.

…Их оказалось очень много — пожелавших царской любви. Больше, чем он мог подумать. Больше, чем хотели старшие люди Урука. Больше, чем позволяло здравое разумение. Но отступать было поздно. И государю, и городу.

…С первой оказалось тяжелей всего. Полная немолодая женщина лежала перед ним, водила зрачками, но больше ничем не двинула на ложе. Куча сырой глины, Молчала. Не проронила ни слова, кроме разве что в самом конце: «Благодарю тебя, отец мой и государь…» Бал-Гаммаст знал совершенно точно: любовь жива в ней, но только это любовь к другому человеку, мэ которого, наверное, уже исчерпалась. Может быть, и единственную ночь с царем женщина провела, подняв перед умственным взором платок с образом того… мертвого.

…Вторая тоже оказалась намного старше Бал-Гаммаста, да и старше Саддэ. Веселая, невероятно искусная женщина. Совсем не красавица. Жидкие волосы, длинный нос, отвратительный шрам на правом боку, хриплый резковатый голос. Однако эта дочь города Урука заставила его испытать добротное удовольствие — как от хорошо приготовленного мяса. Бал-Гаммасту она долго рассказывала городские новости; государь Урука не без интереса узнал о таком, чего не видели и не понимали, вернее всего, ни старый Хараг, ни Пратт Медведь. О! Это было очень полезно. Потом Бал-Гаммаст попытался сделать то, что было бы приятно ей самой. Очень старался, но ему не хватило тонкости. Женщина улыбнулась ему напоследок, мол, не робей, мальчик, для начала вышло совсем неплохо… Но больше он ее к себе не звал. Нет, неправда, было еще один раз. Когда двадцать четвертая расстроила его, да так, что и говорить не хочется. Третьего раза Бал-Гаммаст не пожелал… Царь познакомил ее с Праттом, и они переговорили о делах, но потом Медведь сообщил ему: «Бойкая она, да, точно, как собачий хвост бойкая… Однако службы никакой не хочет».