Избранное - Лукиан

Конечно, не иначе как божество какое-нибудь привело к нам этого человека, который оказался очень полезен спустя некоторое время.

21. А именно: на середину залы вышел раб, говоря, что явился от Гетемокла-стоика; в руках у него было письмецо, и он заявил, что господин его велел ему прочесть это письмо среди собравшихся во всеуслышание и тотчас возвращаться домой. Получив дозволение Аристенета, раб подошел к светильнику и начал читать.

Филон. Что же это было, Ликин? Похвальное слово в честь невесты или поздравительное стихотворение к свадьбе, одно из тех, какие пишутся обычно?

Ликин. И мы, разумеется, подумали то же самое; однако там не было ничего похожего. Письмо гласило:

22. «Гетемокл-философ — Аристенету. Каково мое отношение ко всяким обедам, тому вся моя праведная жизнь могла бы явиться свидетельством, ибо, ежедневно докучаемый приглашениями многих, гораздо превосходящих тебя богатством, я все же никогда не стремился этим приглашениям следовать, зная, сколько шума и бесчинств происходит на попойках. Лишь на тебя одного, полагаю, справедливо мне будет обидеться за то, что, столь долгое время обильно мной ублажаемый, ты не почел нужным включить меня в число прочих твоих друзей — лишь я оказался обездоленным, хотя и живу с тобой по соседству. Итак, я печалюсь всего более о тебе, оказавшемся столь неблагодарным: ибо для меня счастье — не в куске жареного кабана или зайца, не в ломте пирога, — всего этого я и у других, понимающих приличия, вволю могу отведать. Вот и сегодня я имел возможность отобедать на роскошном, как сказывают, обеде у моего ученика Паммена, но, невзирая на мольбы его, отклонил приглашение, по глупости моей для твоего дома себя приберегая.

23. Ты же, пренебрегши нами, других угощаешь. Впрочем, это понятно: ты ведь не умеешь еще различать лучшее и не обладаешь способностью постигать сущность вещей. Но я знаю, откуда все это идет: от твоих достойных философов, Зенофемида и Лабиринта, уста которых — да минует меня кара Адрастеи — я мог бы, кажется, сразу заградить одним силлогизмом. Пусть-ка определит кто-нибудь из них, что есть философия? Или хотя бы вот это, первое попавшееся: чем отличается свойство от состояния? Я уже и говорить не хочу о каких-нибудь трудных вопросах вроде «рогов», «кучи» или «жнеца».291 Но можешь наслаждаться этим обществом, я же, почитая благому одно лишь прекрасное, легко перенесу бесчестие.

24. А чтобы ты не мог потом прибегнуть к оправданию, будто в такой суматохе и хлопотах ты просто забыл обо мне, я сегодня дважды тебя приветствовал: и утром перед домом, и позднее, когда ты приносил жертву в храме Диоскуров. Это все я сказал в свою защиту в присутствии всех гостей.

25. Если же тебе кажется, что я за самый обед сержусь на тебя, — вспомни рассказ об Ойнее:292 ты увидишь, что и Артемида разгневалась, когда ее одну обошел он, совершая жертвоприношение и потчуя прочих богов. Вот как говорит об этом Гомер:

Духом равно ослеплен, позабыл ли он иль не подумал.

И Еврипид:

Страна та — Калидон. Пелоповой землиНапротив — тучные раскинулись поля.293

Также и Софокл говорит об Ойнее:

Чудовищного вепря на его поляНаслала дщерь Латоны, дальновержица.294

26. Это я привел немногие из многих аргументов, чтобы ты уразумел, каким пренебрег ты мужем, предпочтя угощать Дифила и даже собственного сына ему поручив. Не удивительно: учитель приятен юноше и сам от общения с ним получает удовольствие. Если бы мне не было стыдно говорить о подобных вещах, я бы еще кое-что мог присовокупить, в справедливости чего, если пожелаешь, ты сможешь убедиться, расспросив дядьку Зопира. Но не подобает смущать свадебного веселия и говорить худое о других людях, — в особенности обвиняя их в столь постыдных деяниях. И хотя Дифил заслужил того, сманив у меня уже двух учеников, — но я… я во имя самой философии буду молчать.

27. Я, между прочим, приказал моему рабу, — даже если ты станешь давать ему для меня кусок свинины, или оленины, или кунжутного пирога, желая загладить свою вину и возместить обед, — ничего не брать, чтобы не подумали люди, будто я за этим и посылал его».

28. Пока читалось это письмо, дружище, я весь обливался потом от стыда и воистину хотел, по известной поговорке, чтобы расступилась подо мной земля, особенно когда я видел, как ухмыляются при каждом слове присутствующие, и больше всего те, кто лично знал Гетемокла, седовласого и почтенного с виду человека. И дивились, конечно, как это они могли не заметить, что он, собственно, представляет собой, обманутые его длинной бородой и строгим выражением лица. Мне казалось, что Аристенет не по небрежности обошел его, но был уверен, что тот, получив приглашение, никогда не согласится прийти на подобное пиршество — а потому не счел нужным и пытаться начинать это дело.

29. Итак, когда раб наконец окончил чтение, взоры всего стола обратились на Зенона и Дифила. Испуганные, побледневшие, они смущенным видом своим подтверждали справедливость Гетемоклова обвинения. Сам Аристенет был встревожен и полон смятения, но тем не менее пригласил нас пить и пытался сделать вид, будто ничего не произошло: он улыбался и отослал раба, сказав, что примет все написанное во внимание. Немного погодя и Зенон незаметно встал из-за стола, так как дядька — очевидно, по приказанию отца — кивнул ему, чтобы он вышел.

30. Между тем Клеадем давно уже искал какого-нибудь повода, желая сцепиться со стоиками, и просто лопнуть готов был, не находя благовидного предлога для начала схватки. Теперь, когда письмо доставило желанный случай, он произнес: «Вот оно, до конца доведенное учение великолепного Хрисиппа, и дивного Зенона, и Клеанфа: у них только жалкие изреченьица, да вопросы, да наружность философов, а в остальном большинство из них — Гетемоклы! Посмотрите, что за достойное старца послание, и это заключительное сравнение: Ойней — Аристенет, а Гетемокл — Артемида! Геракл! Какие все добрые и приличествующие празднику речи!»

31. «Видит Зевс! — заметил лежавший рядом Гермон, — дело, по-моему, ясно: до него дошел слух, что у Аристенета к обеду свинья приготовлена, вот он и решил, что будет уместно вспомнить о калидонском вепре… Ну, во имя Гестии, Аристенет, пошли ему поскорее первый кусок, да не успеет старец от голода исчахнуть, подобно Мелеагру! А впрочем, пожалуй, ничего страшного для него в этом не будет: ведь Хрисипп считал все подобные вещи «безразличными»!»295

32. «О Хрисиппе, стало быть, вы вспомнили, — воскликнул Зенофемид, сбросивши свою спячку и принимаясь кричать во все горло: — Неужто же по одному человеку, незаконно именующему себя философом, по этому морочащему людей Гетемоклу вы судите о мудрых мужах, Клеанфе и Зеноне? Да вы-то сами кто такие, чтобы говорить подобные речи. Разве ты, Гермон, не обстриг уже кудри из золота со статуи Диоскуров? Ты еще дашь в этом ответ, попав в руки палача! А ты, Клеодем, прелюбодействовал с женой Сострата, твоего ученика, и, будучи пойман, претерпел великий срам. Так не лучше ли вам помалкивать, если за собой такие дела знаете?» — «Я не свожу зато, как ты, собственную жену с ее любовниками, — возразил Клеодем. — Я не брал у приезжего ученика на сохранение отложенные им для дороги деньги и не клялся затем Афиной, покровительницей города, будто ничего от него не получал. Я не даю ссуд по четыре драхмы в месяц. Я не беру за горло моих учеников, если они вовремя не отдадут мне плату!»

«Но этого, — отвечал Зенофемид, — ты уже, наверно, не будешь отрицать: разве не ты продал Критону яд, предназначенный для его отца?»

33. Сказавши это, он схватил чашу, из которой как раз пил, и все, что еще оставалось в ней, — приблизительно около половины, — выплеснул на обоих своих противников. По соседству отведал этого угощения также Ион, и, впрочем, не совсем незаслуженно. Гермон, наклонившись, принялся стирать с головы неразбавленное вино и призывал всех присутствующих в свидетели нанесенного ему оскорбления. Клеодем же, за неимением чаши, обернулся и плюнул в Зенофемида, потом левой рукой схватил его за бороду и намеревался ударить в висок. Конечно, он убил бы старика, если бы Аристенет не удержал его руку и, перешагнув через Зенофемида, не лег между ними, чтобы, разделив их собственным телом, как стеною, заставить сохранить мир.

34. Пока все это происходило, я думал о том, что пришло бы в голову всякому: видно, нет никакой пользы для человека стать искушенным в науках, если он и жизнь свою не переделает по лучшим правилам. В самом деле, я видел, как эти слишком большие знатоки всяческих слов на деле оказывались достойными осмеяния. Затем мне пришло в голову: уж не справедливо ли говорят люди, что тех, кто напряженно всматривается в одни только книги и углубляется в содержащиеся в них рассуждения, образование уводит прочь от правильных мыслей. И верно. Сколько на пиру присутствовало философов, и хоть бы случайно среди них оказался один, свободный от пороков! Нет, одни поступали постыдно, другие — говорили еще постыдней того. Ибо даже на вино я не мог более возлагать ответственность за происходившее, принимая в соображение то, что написал Гетемокл, не успевший еще поесть и напиться.