Невозможное (СИ) - "Mb Vivian"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды очередная Охотница, войдя в мастерскую, рассеянно поздоровалась с Ферном и снова обернулась к дверям, что-то сосредоточенно высматривая в саду.
— Что там такое, моя дорогая? — спросил Ферн.
— А, ничего, — отозвалась девушка. — Просто показалось… Почему-то Кукла очень похожа на мою маму. Как будто её портрет в фарфоре.
Ферн оцепенел.
Кукла, его заботливая помощница и хранительница покоя в этом Сне, больше не походила на леди Марию: у его Куклы были тёмно-каштановые, отливающие медной рыжиной в свете свечей волосы и карие глаза…
Портрет… Чей портрет Ферн создал силой своего воображения, силой затаённой боли и глубоко спрятанной тоски по несбывшемуся и безвозвратно потерянному?
— Как… Как тебя зовут, дитя? — Ферн сам не узнал своего голоса.
— Элис, — с застенчивой улыбкой ответила молодая Охотница. Совсем юная… Ей ведь не больше восемнадцати, как она попала в этот кровавый водоворот Охоты?.. — Элис Ферн.
***«Это невозможно. Невозможно!»
Когда Ферну удалось вновь обрести дар речи, он уточнил: «А маму как зовут?»
— Эмили, — охотно ответила девушка, подходя ближе. — Она заведует лечебницей в Старом Ярнаме. Она училась у последней из выживших учёных Бюргенверта и теперь применяет для лечения не кровь, а тайные знания в сочетании с традиционной медициной и народными средствами. К ней весь город ходит, — похвасталась Элис, — не только жители старых кварталов. Говорят, у мамы руки золотые.
«Ещё бы, — едва не вырвалось у Ферна. — А ещё — сердце. Сердце у неё золотое и горячее, как солнце».
Но он ничем не выдал своего волнения. Во всяком случае, очень хотел на это надеяться.
— А почему ты не помогаешь ей в лечебнице, а решила пойти в Охотники? — спросил он, надеясь, что голос звучит спокойно и естественно — не хрипло, не с дрожью. — Мать ведь наверняка за тебя переживает.
— О, мама, конечно, не в восторге, — грустно улыбнулась Элис. — Но она ведь и сама когда-то была Охотницей, пусть и недолго… После того как я родилась, мы с мамой несколько лет жили в Бюргенверте, и маме приходилось выезжать в город, чтобы раздобыть припасы. Бабушка Юри — это не родная моя бабушка, а просто мамина наставница по тайным знаниям, — к тому времени была уже старенькой, и мама запрещала ей ездить в Ярнам и оставляла сидеть со мной. А потом я подросла и стала тренироваться с оружием. И мама помогала мне. Она сказала, что я должна уметь сама за себя постоять… И других защитить, если понадобится. И подарила мне меч. В память об отце. — Элис коснулась рукояти Священного клинка над плечом. — Мама рассказывала, что папа был великим Охотником. Он пропал в конце одной из самых страшных Ночей Охоты. Мама даже в Кошмар погружалась, пыталась его разыскать. Но ничего не вышло. — Девушка скорбно наклонила голову. — Осталось нам с ней на память о нём только вот это. — Она сняла с шеи цепочку с кулоном и показала Ферну на раскрытой ладони.
Никогда за всю жизнь бывшему Охотнику не требовалось столько храбрости и самообладания, как в тот миг. Да, он уже понимал, что увидит, но всё же сердце будто бы взорвалось, и каждый нерв тела отозвался невыносимой болью.
На ладони Элис лежал серебряный кулон в форме переплетённых стеблей роз с одним распустившимся цветком в центре.
«Невозможно… Это ведь… Невозможно?..»
Он вскинул взгляд на лицо девушки — и тут же опустил, прикрыл веки, испугавшись, что Элис заметит в его глазах отсвет изумрудной зелени — точно такой же, какой сияли в полумраке мастерской её собственные.
Конечно, он ничего не сказал ей. Он был не готов. Пока не готов. Потрясение было так велико, что он даже не помнил, как распрощался с девушкой и какие советы дал по поводу использования нового кровавого самоцвета. В голове билась только одна мысль:
«Почему?»
Почему его дочь оказалась во Сне? Почему Великие призвали её на Охоту? Неужели Ферн недостаточно сделал для них?..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Почему она, невинное дитя, вынуждена нести груз грехов отца?
«Это нечестно, нечестно…»
Ферн не находил себе места. Он ездил в своём кресле взад-вперёд по мастерской, задевая стопки книг на полу и натыкаясь на стол и стулья. Камин почти погас, но бывший Охотник будто бы не замечал ни проникающей из сада зябкой сырости, ни тревожного запаха остывающих углей. Кукла несколько раз заглядывала в комнату и робко спрашивала, что случилось и чем она может помочь, но бывший Охотник даже не смотрел в её сторону.
Не мог. Просто не мог видеть знакомые черты на этом безупречно выполненном фарфоровом портрете. О, он-то полагал, что смертельные объятия юного Великого избавили его от былых чувств, присущих ещёживому Охотнику! Но сейчас всё вернулось с удесятерённой силой: любовь, тоска, жгучее беспокойство…
И ярость. Это пугало Ферна сильнее всего. Он снова злился на неё, на свою милую, нежную, бесконечно добрую Эмили. Да, он помнил клятвы, которые давал, сидя в Церкви Кошмара. Но оказалось, что никакими обещаниями, данными самому себе, невозможно сдержать эту жгучую обиду, эту подозрительность и лезущие в голову будто бы чужие мысли — предположения самых ужасных вещей.
«Почему она не сказала мне о ребёнке?»
Боялась, что младенец родится чудовищем? Ведь Ферн сам много раз говорил ей, что у Охотников не может быть детей. И вот она поверила и испугалась… Не понимала, что происходит, возможно, решила посоветоваться с кем-то… И пропала. А вскоре и сам он пропал, отправился в Кошмар, из которого вернулся уже не тем Ферном, которым был раньше. И именно тогда он принял решение, после которого у него уже не могло быть пути назад, в мир яви, где, возможно, его ждала Эмили.
Теперь он чувствовал себя мерзким подлым предателем, пусть и невольным. Он решил пожертвовать собой, чтобы освободить из плена Сна учителя, но оставил жену с ребёнком в разгар Охоты без помощи и защиты!
«О Великие, ну почему ваши игры столь жестоки?..»
А может, она боялась, что Ферн ей не поверит, не признает ребёнка своим? И дело даже не в его глупой ревности. Все Охотники знали это пророчество:
«И когда снизойдёт Великий, в чреве появится дитя».
Так вот в чём дело! Она боялась, что муж, как Охотник, всецело преданный делу Церкви, скорее отдаст её церковным врачам, чем станет прятать от них. Она наверняка узнала, что случилось с Арианной и её младенцем. Она боялась мужа!
Ферн схватился за голову и застонал.
Вот она, вывернутая логика Кошмара, его уродливо искажённая справедливость…
Его Эмили жива. У них родился ребёнок.
Но Ферн никогда не увидится с женой, потому что он — пленник Сна, а Эмили не имеет с ним связи.
И их дочь… Должна быть принесена в жертву? Искупительную жертву за прегрешения отца? Или это его, Ферна, расплата за украденные у судьбы мгновения счастья посреди проклятого умирающего Ярнама?
«Каждый Великий теряет своё дитя… И затем стремится найти ему замену».
Каждый Охотник теряет дитя. Несбывшееся, невозможное дитя.
Мария, Рита…
Элис.
Ферн торопливо выкатился на кресле из дверей мастерской и свернул в «верхний сад». Отсюда лучше всего было видно Луну — казалось, она висит в воздухе на расстоянии протянутой руки.
«Защити её, прошу, — молча взмолился бывший Охотник. — Я ведь забочусь о твоём ребёнке — позаботься и ты о моём. Пожалуйста… Памятью матери Кос».
По серебристому лику Луны пробежала тень, будто проплыло лёгкое облачко. Ферн моргнул несколько раз, будто бы в глаз попала пушинка. И между смыканиями век ему почудилось, будто он разглядел в причудливом рисунке лунных пятен лицо. Усталое и умиротворённое женское лицо в обрамлении извивающихся серебряных полос, то ли лент, то ли щупалец обитателя морских глубин…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})«Невозможное может стать возможным, если не терять надежды. Иногда надежда преодолевает судьбу».
