Римская кровь - Стивен Сейлор

Большинство гостей составляли мужчины; несколько женщин были не в счет: по их сладострастному облику легко было догадаться, что это не жены и не любовницы, а куртизанки. Юноши были изящны и миловидны как на подбор; мужчины постарше имели праздный, тщательно ухоженный вид людей очень богатых и самодовольных. Я рассматривал их лица, готовый отпрянуть от окна, пока не сообразил, что вряд ли кто-либо из присутствующих посмотрит вверх. Все глаза были обращены на певца, стоявшего в центре комнаты; изредка пирующие украдкой бросали беглые взгляды на Суллу и на молодого человека, который ерзал и грыз ногти, сидя за самым неприметным столиком.

Певец был одет в ниспадающее пурпурное платье, расшитое красными и черными нитями. Волны и завитки черных волос, местами тронутых сединой, образовывали прическу столь замысловатую, что она выглядела почти комично. Когда он повернулся в нашу сторону, я сразу узнал накрашенное лицо, подведенные мелом и умброй морщинистые глаза и одутловатые щеки знаменитого исполнителя женских ролей Метробия. До этого я видел его несколько раз — не на публике и не в театре, но всегда мельком, на улице и однажды у Гортензия, когда великий юрист удостоил меня позволения переступить порог его дома. Давным-давно, в молодости Сулла был влюблен в Метробия; тогда великий диктатор был никому не известным бедняком, а Метробий (так говорят) — красивым и обворожительным актером. Несмотря на разрушительное действие времени и все превратности Фортуны, Сулла никогда его не забывал. И действительно, после пяти браков, дюжины романов и бессчетных интрижек привязанность Суллы к Метробию с годами не ослабела.

Когда-то Метробий был изящен и хорош собой; не исключено, что в старые времена он был также и превосходным певцом. Ему хватило такта ограничить свои выступления узким кругом ближайших друзей и свести свой репертуар к исполнению шутливых песенок и пародий. И все же, несмотря на хриплый голос и неверные ноты, в его вычурной манерности, в искусных движениях рук и бровей было что-то такое, что заставляло смотреть на него не отрываясь. Его выступление было чем-то средним между пением и декламацией; подобно исполнителю стихов, он читал нараспев под аккомпанемент лиры. Когда всплывала военная тема, к лире присоединялся барабан. Метробий делал вид, что принимает каждое слово с величайшей серьезностью, что только усиливало комический эффект. Он, должно быть, начал выступать еще до нашего появления, потому что молодой поэт, он же честолюбивый подхалим, перу которого якобы принадлежал исполняемый Метробием пеан, пребывал в явном и мучительном замешательстве.

Кто помнит дни, когда был Сулла отроком,Без дома, башмаков и без довольствия?И как из этой он дырищи выбрался?Как до судьбины славной он возвысился?Да через дырку! Через дырку, граждане!Через пещеру полую, зиявшуюМеж бедер Никополы поистасканных!

Слушатели завизжали от хохота. Сулла презрительно покачал головой и скорчил свирепую мину. На соседнем ложе Хрисогон так и млел от восторга. Сидевший за тем же столом Гортензий шептал что-то на ухо молодому танцовщику Сорексу, тогда как Руф явно томился от скуки и отвращения. Незадачливый поэт в дальнем конце комнаты был бледнее рыбьего брюха.

С каждым следующим стихом песня становилась все более похабной, и толпа смеялась все смелее. Вскоре захохотал в голос и сам Сулла. Тем временем поэт кусал губы и корчился; лицо его меняло цвет, как уголек на ветру, бледнея при каждой непристойности и алея при каждом искаженном слове. Под конец он уразумел соль шутки и поначалу облегченно вздохнул: в конце концов никто не посмеет его упрекнуть в издевке, да и Суллу все это позабавило. Он попытался робко улыбнуться, но потом надулся, по всей видимости, оскорбленный тем, что его патриотическое творение превратили в посмешище. Другие молодые люди за тем же столом, так и не развеселив поэта, повернулись к нему спиной и захохотали еще громче. Римляне любят сильных мужчин, умеющих посмеяться над собой, и презирают слабаков, не способных на это.

Песня продолжалась.

Неправда, что Луций Корнелий Сулла не имел в детстве родного угла. Не думаю также, чтобы он ходил босиком, однако во всех рассказах о его происхождении подчеркивается, что ранние годы он провел в нужде.

Много поколений назад патрицианский род Корнелиев пользовался известным влиянием и престижем. Один из них, некий Руфин, был консулом в те незапамятные времена, когда эта должность действительно свидетельствовала о порядочности и характере ее обладателя. Его карьера завершилась скандалом: только вообразите себе те праведные дни, когда гражданину запрещалось иметь более десяти фунтов серебряной посуды! Руфина изгнали из сената. Род пришел в упадок и угасал в безвестности.

Пока не появился Сулла. Его собственное детство было омрачено бедностью. Отец его умер молодым, не оставив ему ни гроша, и свои первые годы Сулла провел в доходных домах в окружении вдов и вольноотпущенников. Враги уверяли, что обретение власти и богатства человеком столь жалкого происхождения — несомненный знак испорченности и порочности. Друзья и сам Сулла любили рассуждать о тайне того, что они называли его доброй судьбой, как будто некая божественная воля, а не собственное упорство и характер, привела его к стольким триумфам и такому кровопролитию.

В юности ничто не предвещало его грядущего величия. Образование он получил самое беспорядочное. Он вращался среди людей театра — акробатов, шутов, костюмеров, поэтов, плясунов, актеров, певцов. Одним из первых его любовников, но далеко не единственным, был Метробий. И именно среди бродячего театрального люда он впервые заслужил пожизненную репутацию распутника.

Говорят, в молодости Сулла отличался красотой. То был ширококостный коренастый юноша с квадратной челюстью, нежным станом и мускулистыми плечами. Он выделялся в толпе своими золотистыми волосами. По воспоминаниям современников, его проницательные бледно-голубые глаза уже тогда были совершенно замечательными: их взгляд приковывал и смущал тех, кто не отводил от него глаза; он совершал жесточайшие преступления, а они светились невинным озорством, предавался наслаждениям — а в глазах мерцала свирепость и угроза.

Одной из первых его побед стала богатая вдова Никопола. Ее милости были доступны всякому молодому человеку, кто их пожелает; говорили, что она решила отдавать свое тело всем, но сердце — никому. По единодушному мнению, Сулла полюбил ее искренне и глубоко. Поначалу она насмехалась над своим преданным поклонником, но в конце концов его настойчивость и обаяние сломили ее упорство, и пятидесятилетняя матрона влюбилась в молодого человека, которому не было и двадцати пяти. Умирая от лихорадки, она завещала все свое состояние Сулле. Так началось его счастье.

Еще одно наследство досталось ему от мачехи, второй жены его отца, которая, овдовев, унаследовала значительную сумму от своих родственников. Она умерла, оставив Суллу своим единственным наследником, и тем самым обеспечила ему изрядное состояние.

Раскрыв тайны плотской страсти и богатства, Сулла решил избрать политическое поприще и вступил на военную службу. Марий только что удостоился первого из своих семи консулатов. Сулла был избран на должность квестора и сделался протеже великого популиста. Сражаясь в Африке с Югуртой, Сулла проявил себя отчаянным храбрецом, но не брезговал ни шпионажем, ни дипломатией своевременных уловок. Уклончивые и запутанные подробности тех событий изложены в его «Записках», первые книги которых уже циркулируют по Риму в ворованных списках. Побежденный Югурта был доставлен в столицу, нагим закован в цепи и вскоре умер в своей камере, наполовину обезумев от пыток и унижения. Руководителем той кампании был Марий, но именно Сулла, рискуя жизнью, уговорил нумидийского царя предать своего обреченного зятя. Мария вознаградили триумфальным шествием, но многие шептались, что в действительности эту почесть заслужил Сулла.

Похвалы молодому квестору раздражали старого популиста, и хотя Марий по-прежнему пользовался услугами Суллы, повышая его в ранге после каждого нового похода, вскоре зависть старика вынудила Суллу искать себе других покровителей. Приняв под свое начало войска консула Катула, Сулла покорил варварские альпийские племена. Когда ранние зимние ветры приперли легионы, не имевшие достаточных припасов, к подножию гор, Сулла мастерски изменил маршрут и доставил свежий провиант не только своему войску, но и войску Мария, который просто побагровел от негодования. Такие-то уколы мелочной ревности и положили начало длительному, изматывающему соперничеству Суллы и Мария, которое впоследствии причинило Риму столько бед и несчастий.