Братские узы - Денис Лукашевич

Оружейная, или что-то крайне на нее похожее размещалась совсем недалеко: сотня метров по невысокому туннелю из бетонных тюбингов и им открылась еще гермодверь. Похлипче входной, но достаточная, чтобы сдержать наступательные порывы врагов. Катрин громко постучалась.

Отозвались не скоро. Что-то внутри заскрежетало, заскрипела. Динамик, подвешенный над дверью, надсадно прокашлялся, выплюнул пару скриплых фраз:

— Кто такие? Пароль?

— Ульрих, иди ты в задницу — совсем там тронулся на своей конспирации!

— А, это ты, Кэт! А кто там с тобой? Анджей — я вижу, достопочтенный монах с тысячью имен, а остальные кто? Пусть пароль говорят — без него нельзя! Вдруг шпики инквизиторские!

— Ульрих… — Словно бешеный звон клинка, извлекаемого из ножен. Или звук передергиваемого затвора — каждый слышал свое.

Кажется, неведомый Ульрих понял, что перегнул палку.

— Ладно, открываю! — проскрежетало радио с явным недовольством.

То, что всем открылось в следующее мгновение было сродни комнате, набитой игрушками, сказочной сокровищницей Алладина, только набитой не алмазами с золотыми монетами, а всевозможными орудиями смертоубийства, собираемых, судя по размаху коллекции, давно и тщательно. Здесь вольготно уживались, как и последние модели, вроде блестящих оружейной смазкой «Аколитов» и «Странников», аналогов довоенного АК, клейденские автоматические уродцы «Силачи» и «Вулканы», так и устаревшие «Прокураторы» вкупе с полицейскими и мирянскими моделями малых калибров. Грозился вороненым стволом с гофрированной накладкой пулемет МК70 с коробчатым магазином производства мануфактуры господина Бромгенгера, судя по замысловатому клейму на ореховом прикладе. Дорогая вещица.

Из-под замасленной мешковины выглядывали шесть зрачков грозного «Гренделя». Задрав гордый ствол к низкому бетонному потолку, застыл миномет «Святой Ефроний», а рядом ящик с метательными минами, опечатанный сургучом с оттиском Черной Стражи. Вповалку свалены самопалы и самоделки Темного Века, ржавые ножи и мачете, сабли и мечи. Прислонен к стене тяжеленный арбалет с луком из пружинной стали, метавший заточенные стальные штыри, что пробивали человека насквозь на расстоянии до пятьсот метров. А в темноте, на разложенной холстине застыли в вечном покое довоенные модели. Многие Веллер и Марко, несмотря на весь опыт ограбления убежищ времен Ядерного Рассвета, видели впервые.

А посреди всего этого великолепия совершенно терялся сам хозяин сокровищницы: сухонький, маленький старичок-сморчок в огромных окулярах-биноклях, поддерживаемых хитроумной конструкцией из проволоки на высоком морщинистом луб мыслителя с обильными залысинами. Только свисали по бокам совершенно седые космы.

Ульрих восседал на некоем подобии невысокой платформы из сварных листов стали. С боку, по правую руку примостился пулемет неизвестной модели с грозным блестящим стволом. По левую руку от хранителя оружейной помещалось старинное радио, перемигивающееся сотнями огоньков.

Оружейник в своем насесте-крепости выглядел весьма грозно, несмотря на общий щуплый вид. Особенно добавлял грозности крупнокалиберный ствол, уставившийся черным провалом ствола прямо в лоб.

— Ульрих, знакомься: Веллер и Марко. Ребята, позвольте представить вам нашего оружейных дел мастера Ульрих фон Клотца, клейденца.

— Хайль! — махнул рукой оружейник и заложил морщинистую ладошку за отворот серо-зеленого мундира с двойными молниями в петлицах.

— Э, день добрый. Или вечер, — махнул головой Марко. Веллер промолчал.

— Выбирайте все, что вам нужно. Ульрих разъяснит, если возникнут вопросы…

Вопросов возникла масса. Даже Анджей, довольно-таки равнодушный к оружию, и тот вел себя подобно ребенку, дорвавшемуся до бесплатного мороженого. Он хватал то один ствол, то другой, размахивал монструозным мачете, вел в бой послушные армии, но Марко был тут как тут, чтобы остудить пыл не в меру разошедшегося поляка.

Только Веллер не находил себе места. Порылся в ящике с пистолетами, буркнул что-то уничижительное, отчего мордочка Ульриха-оружейника сразу стала похожа на печеное яблоко.

Наконец, не выдержал, сказал:

— Братец, подбирай нам снаряжение. Я пойду прогуляюсь. Посмотрю, что здесь, да как.

Марко понимающе переглянулся с Войцехом.

— Ну, иди, если хочешь.

И он пошел. Тянуло властно к странной девушке по прозвищу Ураган, рвало сердце из груди, тщась увидеть ее в лицах встречных. Странное то было чувство, словно чужое, не свое, взятое у старухи-судьбы в аренду, да забытое вернуться обратно.

Мелькали лица, разные: давешний пророк что-то говорил, да неслышно было — уши словно ватой забиты. Черный Бык хмуро глядел вслед, кто-то еще, незнакомый, хватал за руку. Хорошо хоть сдержались вбитые жизнью рефлексы, и не заорал незнакомец благим матом, сжимая перебитое запястье.

— Меня ищете, Веллер?

— Вас. — К чему притворство — только теперь моонструмец чувствовал, что обманывать никак нельзя. Один-единственный разговор, за которым не кроется ничего, не прячется двойное дно, не поглаживает рука ребристую рукоять «кобры».

— Сказать что-то хотите?

— Хочу.

— Говорите.

— Хочу сказать, но не знаю что. Слова словно липнут в горле.

— Странно… У меня тоже. Вроде и надо говорить, да не лезет ничего в голову. Вы не голодны?

— Если только совсем чуть-чуть…

— В гости зайдете?

— Зайду.

Куда-то исчезла неизменная черная кожа… Ан нет, валяется в углу неопрятной кучей, а на хозяйке мешковатые штаны, стоптанные шлепки и мягкая кофта с высоким воротником, обнимающим тонкую шею, черная, с большим желтым крестом на высокой груди. Веллер сглотнул.

— Чаю?

Наемник кивнул, не в силах отвести глаз от тонкого стана, платины с золотом волос, в которых затерялось несколько черных прядей. Видит, как шевелятся чувственные губы, но слова проходят куда-то мимо, вьются назойливыми мухами возле уха и, расстроенные, улетают прочь.

— Держите.

Горячая, обжигающая пальцы чашка с темным варевом эрзац-чая. Кэт опять что-то говорит — огромных усилий стоило собраться и вслушаться…

— …Хотя какой это чай! Так, травяной настой. Я раньше, в обители пила настоящий иламитский чай! По случаю победы. Вкусно, во рту вяжет! А это так, горькая водица, но, вроде как говорят, полезно.

— Угу. — Действительно, горько, но это где-то далеко, на том краю сознания, а здесь и сейчас… Сладко!

Она все еще говорит. Веллер подходит ближе — пальцы свело судорогой и не выпустить раскаленную глину, жгущую ладонь.

— Ураганом же меня назвали еще в обители. За скорость и неугасимую волю к победе! Где же она сейчас, эта воля?…

Еще ближе. Веллерова ладонь ложиться на хрупкое плечо. Может быть, стоило что-то сказать, но он молчит. Молчит и смотрит.

Неожиданно Кэт поднимает глаза, смотрит пристально двумя голубыми сапфирами. Внимательно, будто в душу пытается заглянуть.

Гиблое это дело в души заглядывать, копошиться чужими пальцами в грязном нутре. Можешь, измараться так, что и не отмоешься. Но вместо того, чтобы отстраниться, Веллер притягивает Кэт к себе, обнимает, смотрит в ответ. «Гляди — ничего не скрываю».

Она опять говорит. Голос срывается возбужденным дыханием, слова рвутся в клочки.

— Что ты видишь, наемник?

— Сапфиры.

Обветренные губы впиваются в губы нежные и мягкие. Жадно, словно пытаясь выпит океан, утолить неутолимое. И чужие губы отвечают, впиваются с удвоенной силой.

И летит в тартарары весь мир. Вольной птицей взлетает сердце под потолок. Но нет его, нет, и никогда не было. Рвется в чистое летнее небо, к расплавленному диску солнца. Внизу остается голубая ширь моря, городок, примостившийся на берегу, серые, черные, бурые проплешины пустоши, зеленый вал леса, хмурые великаны-горы с тоской глядят вслед. А впереди только солнце, обжигающе ласковое и нежное…

Вспыхивают огнем крылья, взрывается мозг в экстазе страсти, а рядом горит кто-то бесконечно близкий и любимый. И нет в этом ничего плохого: огонь очищает, огонь освобождает, срывает покровы житейской грязи!

Солнце рядом, но боли нет. Огня нет, потому что он и она сами огонь, выплески пламени, вспыхнувшие протуберанцы, возвращающиеся в раскаленное, вечно волнующееся лоно. Солнце вспыхивает, заливает все вокруг ослепительным светом, и они кричат. От счастья, от восторга! От свободы.

Потом они долго еще лежали, на старой скрипучей, что голос старухи, кровати, на смятых простынях. Обнаженные тела лоснились от плота в свете двух свечей. Багровые отблески кидались разъяренными зверями на любовников; Кэт гладила рукой длинный шрам, перечеркнувший грудь, твердый пласт мышц, укрытых тонкой кожей, будто выточен из стали, неподатливо твердый, застывший в вечной судороге.