Современный Английский детектив - Чарльз Сноу

Он откинулся на стуле и поглядел на свои руки.

— А теперь, мистер Йорк, я вынужден задать вам несколько вопросов, которые… — его темные глаза неожиданно встретились с моими глазами —…которые могут показаться вам неприятными. — Он дружелюбно улыбнулся мне, так, чуть заметной улыбкой.

— Пли! — сказал я.

— Вы влюблены в миссис Дэвидсон?

Я выпрямился, пораженный.

— Нет, — сказал я.

— Но вы живете у нее?

— Я живу у них в семье, — сказал я.

— Почему?

— У меня нет своего дома в Англии. Когда я познакомился с Биллом Дэвидсоном, он как-то пригласил меня провести у него конец недели. Мне у них очень понравилось, и, по-моему, я им тоже понравился. Во всяком случае, они меня стали часто приглашать к себе, пока наконец Билл и Снидла не предложили: пусть их дом будет моей штаб-квартирой. Я каждую неделю провожу вечер-другой в Лондоне.

— Давно вы живете у Дэвидсонов?

— Около семи месяцев.

— Ваши отношения с майором Дэвидсоном были дружескими?

— Да, очень.

— Ас миссис Дэвидсоном?

— Да.

— Но вы не любите ее?

— Я чрезвычайно привязан к ней. Как к старшей сестре. — Я изо всех сил подавлял свой гнев, — Она старше меня на десять лет.

Лицо Лоджа вполне отчетливо говорило, что возраст тут роли не играет. Я был уверен, что констебль в углу записывал каждое мое слово.

Я взял себя в руки и спокойно сказал:

— Она была безумно влюблена в своего мужа, а он в нее.

У Лоджа искривились уголки рта. Он казался удивленным.

Затем он начал снова.

— Насколько я понимаю, — сказал он, — майор Дэвидсон был лучшим жокеем-любителем страны в скачках с препятствиями?

— Да.

— А вы год тому назад остались вторым после вашего первого же скакового сезона в Англии? — Я уставился на него.

— Ну, знаете, для человека, который двадцать четыре часа тому назад вряд ли вообще знал о существовании скачек с препятствиями, вы явно делаете успехи.

— Вы были вторым после майора Дэвидсона в списке жокеев-любителей за последний год? И вы, вероятно, так и оставались бы вторым. А теперь, когда майора Дэвидсона не стало, вы, очевидно, будете возглавлять этот список?

— Да, то есть надеюсь, — сказал я. Обвинение было совершенно откровенным, но я не собирался без прямого повода кричать о своей невиновности. Я ждал. Если это намек, что я собирался искалечить или убить Билла, чтобы завладеть его женой, или первым местом на скачках, или тем и другим, то пусть Лодж первым раскроет рот.

Но он этого не сделал. Прошла целая минута. Я сидел молча.

Лодж усмехнулся.

— Ну, тогда все, мистер Йорк. Сведения, которые вы нам дали вчера, и ваши сегодняшние ответы будут напечатаны вместе, и я буду признателен, если вы их прочтете и подпишете.

Полисмен с записной книжкой встал и вышел в другую комнату. Лодж сказал:

— Допрос у следователя в четверг. Вы понадобитесь как свидетель, а миссис Дэвидсон — для опознания трупа. Мы ей сообщим.

Он стал мне задавать вопросы по поводу скачек с препятствиями, те самые вопросы, которые задают в обычных разговорах, а тем временем мои показания были отпечатаны. Я внимательно прочел и подписал их. Все было записано аккуратно и совершенно точно. Я представил себе, как эти странички будут подшиты к другим показаниям в чистеньком скоросшивателе Лоджа. Каким толстым станет этот скоросшиватель, пока Лодж отыщет убийцу Билла Дэвидсона!

Если отыщет когда-нибудь.

Он встал и протянул мне руку, я пожал ее. Он мне нравился. Я хотел бы знать, кто заставлял его выяснять, не я ли организовал убийство, о котором сам же сообщил.

Глава 3

Через два дня я скакал в Пламптоне.

Полиция вела следствие очень скрытно, и сэр Кресвелл также не распространялся об этом деле, так что у весов никто не строил догадок по поводу смерти Билла Дэвидсона. Не было никаких слухов или сплетен.

Я погрузился в обычную суету скакового дня с мелкими столкновениями среди жокеев, переодевавшихся в тесной комнате, с грубыми шутками, с хохотом, с толпой мерзнущих полуодетых людей, окруживших раскаленную докрасна печурку с пылающими углями. Клем дал мне брюки, кальсоны, желтую нижнюю сорочку, свежий воротничок и нейлоновые чулки. Я разделся и надел все, что полагается для скачки. На нейлоновые чулки (как всегда, со спущенными петлями) легко скользнули мягкие, плотно обтягивающие ногу скаковые сапоги. Потом Клем вручил мне мои скаковые «цвета» — толстый шерстяной камзол в кремовую и кофейную клетку и коричневую сатиновую шапочку. Он завязал мне галстук. Я надел камзол, а шапочку натянул на шлем. Клем спросил:

— Сегодня будет только одна скачка, сэр? Он вытащил два толстых резиновых кольца из глубокого кармана своего фартука и надел их мне на запястья. Это делается, чтобы ветер не задирал рукава камзола.

— Да, — отвечал я, — насколько мне известно. — Я всегда надеялся на лучшее.

— Может, одолжить седло полегче? Похоже, вы перебрали весу.

— Нет, — сказал я. — Я хотел бы ехать в собственном седле. Я сначала пойду с ним на весы и посмотрю, сколько у меня лишнего.

— Как вам угодно, сэр.

Я пошел вместе с Клемом, захватив свое шестифунтовое скаковое седло с подвязанными к нему подпругой и кожаными стременами и шлемом, болтающимся где-то у меня на затылке. Общий вес оказался десять стоунов и шесть фунтов, что было на четыре фунта больше, чем полагалось для моей лошади, по мнению судей.

Клем взял седло, а я положил на скамейку мой шлем.

— Кажется, у меня лишний вес, Клем, — сказал я.

— Верно. — И он побежал обслужить кого-то еще.

Я, конечно, мог сбросить лишнее, взяв седло веса «почтовой марки» и переодевшись в шелковый свитер и «бумажные» сапоги. Но я скакал на своей собственной лошади и старался для себя самого, а моя лошадь была костлявая, и я мог натереть ей ребра слишком маленьким седлом.

Безнадежный — гнедой мерин-пятилетка — это было мое новое приобретение. Через год-другой из него, судя по всему, мог получиться отличный стиплер, а пока я брал его на скачки с препятствиями для новичков, чтобы дать ему опыт, в котором он отчаянно нуждался.

Его ненадежность как прыгуна заставила Сциллу накануне вечером упрашивать меня, чтобы я не скакал на нем на Пламптонском ипподроме, где неосторожных подстерегает множество ловушек.

Сцилла попробовала обойтись без снотворного, и в своем невыносимом напряжении она то сердилась, то принималась умолять меня:

— Не надо, Аллан! Не нужна тебе эта скачка для новичков в Пламптоне. Ты сам знаешь, твой проклятый Безнадежный действительно не надежен! Тебя же никто не заставляет, ну зачем ты это делаешь?

— Просто мне это нравится.

— Нет на свете лошади, которой до такой степени подходило бы ее имя! — сказала она печально.

— Научится, — сказал я, — конечно, если я дам ему возможность учиться.

— Пусть скачет кто-нибудь другой, прошу тебя!

— Какой смысл держать лошадь, если на ней станет ездить кто-то другой? Я же для того и приехал в Англию, чтобы участвовать в скачках.

— Ты убьешься. Так же, как Билл. — И она стала плакать, беспомощная и обессиленная.

— Не убьюсь. А если б Билл погиб в автомобильной катастрофе, ты бы не позволила мне водить машину, да? В скачках с препятствиями не больше и не меньше риска, чем в езде на автомобиле. — Я помолчал, но она продолжала плакать. — На шоссейных дорогах гибнет в тысячу раз больше людей, чем на ипподроме, — сказал я.

После этого дурацкого заявления она немного успокоилась, но язвительно указала мне на разницу в числе людей, водящих машины и участвующих в скачках.

— Считанные единицы гибнут на скачках с препятствиями, — начал я снова.

— Но Билл погиб!

— Один человек из сотни за год.

— После рождества это уже второй.

— Да. — Я осторожно посмотрел на нее. В ее глазах еще были слезы.

— Скажи мне, Сцилла, у него не было неприятностей последнее время?

— Почему ты спрашиваешь? — Мой вопрос поразил ее.

— Но были неприятности?

— Нет, никаких.

— Он не был чем-нибудь обеспокоен? — настаивал я.

— Нет. А тебе показалось, он был чем-то обеспокоен?

— Нет, — сказал я. И это была правда. До самого своего падения Билл оставался таким же, как я его всегда знал, — веселым, уравновешенным, положительным. Он был счастливым обладателем красивой жены, троих очаровательных ребятишек, помещичьего дома из серого камня, порядочного состояния и лучшей в Англии лошади для скачек с препятствиями. Счастливый человек. И, сколько я ни рылся в памяти, я не мог припомнить ни малейшего искажения этого образа.

— Тогда почему же ты спрашиваешь? — Сцилла посмотрела мне прямо в глаза.

Я рассказал ей, как мог осторожно, что падение Билла не было обычным несчастным случаем. Я сказал ей относительно проволоки и расследования, производимого Лоджем.