Пять лет на острове Врангеля - Ареф Минеев

— Повар-то, собственно, есть, но на остров Врангеля он ехать не хочет.

Перед отходом судна, когда я чуть ли не в десятый раз пришел в профсоюз, мне там сказали:

— Есть человек, который, пожалуй, поехал бы на остров Врангеля поваром, но я не знаю, согласитесь ли вы его взять.

— Что он собой представляет?

— Повар-то он очень хороший, можно сказать блестящий повар, и кормить он вас будет исключительно хорошо. Одна беда — повар этот сидит в домзаке. Но я думаю, что если поставить вопрос о его поездке на остров, его, пожалуй, отпустят.

— Сидит в домзаке? За что?

— Он получил восемь лет строгой изоляции за какие-то «художества». Пять лет он уже отсидел, остается отсидеть еще три года. Возьмите его с собой, он там и срок свой досидит, и вас кормить будет.

Ни минуты не размышляя, я отказался от этого «заманчивого» предложения. Брать на зимовку преступника, отсидевшего в домзаке пять лет со строгой изоляцией! Вместо повара — активного члена зимовочного коллектива — мы могли очутиться с глазу на глаз с уголовником, которого, быть может, придется изолировать.

Из Владивостока мы так и ушли без повара, хотя я не оставил мысли о нем. Придя в Петропавловск-на-Камчатке я, между прочими делами, искал и повара. Люди, которых мне рекомендовали, на мои предложения поехать на остров Врангеля отвечали отказом. Все мои доводы за поездку не приводили к желаемым результатам.

В день отхода из Петропавловска Званцев сообщил мне, что меня ищет какой-то человек, желающий ехать поваром на остров Врангеля. Этого человека знал и радист Шатинский, который сообщил мне:

— Этого человека я знаю давно. Когда-то я работал в Петропавловске и в Анадыре, встречался с ним неоднократно и думаю, что он вполне подходит нам. Сейчас он работает в Петропавловской конторе Совторгфлота.

Я побежал разыскивать повара. В Совторгфлоте я обратился к кому-то из сотрудников с просьбой указать нужного мне человека. Мне указали на сумрачного вида человека, роста ниже среднего, с коротко остриженной головой, голубыми глазами и крошечными усиками. Он безучастно стоял, опершись на кафель печи.

Петрик.

Я обратился к нему:

— Вы, кажется, товарищ, хотите ехать на остров Врангеля?

— Да, — последовал ответ.

— Вы повар?

— Нет, я поваром никогда не был.

— А где вы раньше работали?

— Работал на материке сторожем, здесь работаю сторожем и рассыльным.

— Готовить вы умеете?

— Да как сказать? Готовлю. Жены у меня нет, ну вот, сам себе и готовлю. Щи да кашу.

— А хлеб вы умеете печь?

— Черный хлеб я пек, а белый не знаю, сумею ли.

Я все же решил его нанять. Особенные разносолы нам не были нужны, кое-чему мы его научили бы сами, а выпекать хлеб он получится у корабельного хлебопека. Нам важно было иметь человека, который специально занимался бы приготовлением пищи.

Мы направились в союз коммунальных работников и там заключили трудовой договор. Подписали мы договор буквально за час до отхода корабля, а погрузился Петрик со всем имуществом на корабль в момент, когда уже начали убирать сходни. В спешке, сопровождавшей наем повара, нам некогда было подумать о его медицинском освидетельствовании.

Еще на корабле, когда мы шли к острову, Петрик вел себя несколько странно: он был крайне замкнут, неразговорчив. Поручения выполнял охотно, толково, но делал все молча, ни с кем не сближался.

На корабле по собственному желанию, — очевидно, для того, чтобы чему-нибудь научиться, — он предложил свои услуги в камбузе и всю дорогу работал там, помогая поварам. Кроме того, по моей просьбе, судовой пекарь показывал ему все «тайны» хлебопечения, и надо сказать, что за время путешествия Петрик неплохо постиг это искусство. Позже, несмотря на то, что мука, завезенная на остров, содержала значительный процент кукурузы, ему удавалось печь неплохой, вполне съедобный хлеб. На камбузе же его учеба, видимо, не пошла дальше чистки картошки.

В пути он по собственному желанию ходил за собаками, погруженными в Петропавловске. К животным он относился хорошо, они к нему привязались, и он чувствовал себя с ними, как было видно, значительно лучше, чем с людьми. По крайней мере с ними он разговаривал во время кормления.

По приходе на остров мы не могли сразу нагрузить Петрика его прямыми обязанностями. Пока у острова стоял «Литке», мы все питались на судне, когда же «Литке» ушел, у нас начался строительный период. Были не закончены печи на радиостанции, не было каменки в бане. Из разговоров, которые мы вели еще до отхода «Литке», выяснилось, что Петрик на материке иногда работал печником. Правда, он говорил, что каких-нибудь особенных печей он не делал, но русские печи, плиты и простые грубы делал. Печника, знающего это дело лучше, чем Петрик, у нас не было, поэтому я с согласия остальных зимовщиков поручил ему доделку печей радиостанции. В помощь ему для подноски кирпичей, подачи глины и прочего я дал Званцева, который в перерывах между метеорологическими наблюдениями выполнял роль подручного.

В течение сентября и октября Петрик возился с печами, а поварские обязанности в это время выполняла Власова.

Собираясь по вечерам после работы в кухне, мы в шутливом тоне обсуждали эту расстановку сил.

— Ну как, Петрик, идут дела с индийскими гробницами? — спрашивали его.

— Хорошо. Глина плохая, да подмастерье у меня хороший, — шутил он по адресу Званцева, — теперь уже скоро треба трубы.

— Придется тебе, Петрик, зимой ловить песцов, — говорил Шатинский.

— На шо воны мини, песцы, пускай чукчи их ловят.

— А чем же ты отблагодаришь Варвару Феоктистовну за то, что она за тебя готовит и кормит нас?

— Да, пожалуй, придется поймать песца, — отвечал Петрик смеясь.

— Только мне обязательно нужен голубой, белого я не хочу, — шутила Власова.

— Ну что же, поймаем и голубого.

— Голубого-то здесь нет, Петрик.

— А я его покрашу, вот он и будет голубой.

— Правильно, Петрик. В крайнем случае, какую-нибудь черную собаку сунь в капкан, — чем не голубой песец?

На корабле он был постоянно сумрачен, как будто чем-то недоволен, и, быть может, скорбел о покинутом на материке. С приходом на остров, особенно с того момента, когда он начал заниматься кладкой печей, его настроение совершенно изменилось. Постоянно оживленный, он охотно разговаривал со всеми, а в застольных беседах, когда над ним подшучивали, он охотно принимал шутки и сам подзадоривал других.

На основе первых наблюдений я заключил, что сумрачность Петрика была результатом перехода в незнакомую обстановку, но что по прошествии некоторого времени, давшего ему возможность ознакомиться с людьми и обстановкой, сумрачность его прошла и Петрик теперь вступил в полосу нормальной жизни.