Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - Барбара Такман

«Нам придется выбирать, либо позволить России получить контроль над Сирией и Месопотамией, или забрать эти страны себе, и обе альтернативы внушительны»30. Отдельные слова я выделила тут курсивом, чтобы подчеркнуть тот момент в истории, когда принималось решение, возвращение к цели, от которой отвернулся, пряча глаза от Иерусалима, Ричард Львиное Сердце. В одиночестве своего кабинета в министерстве иностранных дел чернобородый, облаченный во фрак Солсбери записывает свои доводы, его перо шуршит по бумаге в тишине. С того момента эта альтернатива, хотя тогда и не повлекшая за сбой никаких мер, станет неизбежностью.

В краткосрочной перспективе Солсбери предлагал не один из приведенных выше вариантов, а оборонительный союз с Турцией, «но для данной цели абсолютно и непреложно необходимо, чтобы она [Англия] была поближе [к месту действия], чем Мальта». Четыре дня плавания с Мальты до побережья Сирии «делают совершенно невозможным эффективные и быстрые военные действия». В уплату за альянс турки должны отдать Кипр31. Каким бы неприглядным этот альянс ни был, он необходим, поскольку любое меньшее обещание, которое не свяжет либералов, позволит Ближнему Востоку ускользнуть из рук Британии. Альянс «под гарантию национальной чести Англии», чтобы «когда решающий момент настанет», никакая партия, требующая мира любой ценой, не могла бы побудить правительство к бездействию: «недвусмысленное национальное обещание» придется сдержать.

4 июня 1878 г. была подписала Кипрская конвенция, обязующая Британию «силой оружия» отражать любые попытки России «в любой момент в будущем занять какие-либо территории его императорского величества султана в Азии» и обязующая султана передать Кипр «для занятия и управления Англией»32.

С этим документом в кармане Дизраэли и Солсбери отправились в Берлин, чтобы присоединиться к другим европейским державам в затягивании международной удавки, которая заставила бы Россию выплюнуть неправедно отвоеванное у побежденной Турции. «Ну и пройдоха этот старый еврей»33, — с невольным восхищением воскликнул Бисмарк. Дизраэли, со своей стороны, застал германского канцлера с «горстью вишен одной руке и креветок — в другой, из которых он ел попеременно, жалуясь, что не может спать и должен поехать в Киссинген»34. Когда все деликатные вопросы были наконец улажены и решение оформлено в договорах, Дизраэли предъявил пораженной, но в целом удовлетворенной Европе Кипрскую конвенцию[94]. Трудно не аплодировать новому рискованному шагу старого мастера, который так полно восстанавливал престиж Британии на Востоке. Он «произвел большое впечатление на мир и много радости принес друзьям Англии», писал Виктории «бесценный дядюшка» Леопольд35. Королева была так счастлива, что предложила Дизраэли титул герцога.

Были и исключения. Князь Горчаков уехал домой «глубоко разочарованный и удрученный»36. В самой Англии, сообщал Дизраэли один его друг, либералы «беснуются из-за ужасного преступления, какое вы совершили», называя его неконституционным и грозя расторжением договора. Гладстон кипел от злости, протестуя, мол, никакой деспот не решился бы сделать того, что сделал Дизраэли, мол, он превысил свои министерские полномочия, мол, тайные переговоры были «актом двуличия» и взвалили на Британию далеко идущие обязательства, он обрек ее на «безумный завет».

Досада подвигла Дизраэли на памятный ответ, мол, если это вопрос безумия, более вероятным кандидатом на роль безумца был бы «утонченный краснобай, опьяненный цветистостью собственного красноречия»37. На вопрос о разумности гарантий турецким владениям в Азии он отвечал, что лучше заранее предостеречь агрессора, у какой черты Британия будет стоять твердо и говорить «Досюда и не дальше», — именно это сделала Кипрская конвенция, этот шаг был верным, и он намерен его защищать. Дизраэли получил поддержку парламента, который, невзирая на новую дозу красноречия Гладстона, утвердил договор. И договор возымел желаемый эффект. Россия оставила попытки дальнейшего продвижения через европейскую часть Турции к Средиземному морю или через Малую Азию в сторону Сирии, Месопотамии и Персидского залива. Приятно было поверить словам биографа Дизраэли мистера Бакла, который в 1920 г. написал, что это продвижение «было остановлено раз и навсегда и никогда более не повторялось силой оружия»38, но в 1955 г. невольно в этом сомневаешься.

В конце XIX веке Россия уже перестанет быть серьезной угрозой Британской империи, но сам Гладстон открыл дверь Германии, чтобы она заняла ее место. Страх перед имперскими обязательствами заставил его, едва он заступил на пост премьер-министра в 1880 г., тщетно стараться аннулировать Кипрскую конвенцию. Когда его потуги были сорваны парламентом, он, по крайней мере, смог — из отвращения ко всему турецкому — разорвать все связи Британии с омерзительным султаном. Он отозвал из Константинополя Лейарда, позволил сойти на нет британскому влиянию в Порте и подтолкнул Турцию в распростертые объятия кайзера, перед чьим жадным взором уже маячили Берлино-Багдадская железная дорога и собственная империя.

К тому времени Дизраэли уже был мертв. Но Палестина начинала входить в сферу влияния Британии.

Глава XV

Орлы собираются: Дилемма Султана

Появление среди претендентов на турецкое наследие Германии, подъем Англии как силы в мусульманском мире и проникновение первых еврейских колонистов в Палестину — все это вместе действовало на нервы султану. Его проблема заключалась в необходимости удерживать власть над своими ускользающими владениями. Он нуждался в помощи извне. Но кого бы он мог призвать, чтобы гости не превратились в постоянных жильцов и не заняли весь дом? Англичан он боялся, евреев он рассматривал, но в конечном итоге выбрал Германию.

«Где бы ни появилась падаль, слетятся орлы». Приезд в Иерусалим кронпринца Фридриха Прусского, будущего императора Германии, точно принесенное ветром перо, стал предвестником появления нового орла в кружащей над «больным человеком Европы» орлиной стае. «Наш Фриц» посетил Иерусалим в 1869 г., вскоре после визита своего шурина — принца Уэльского. Приблизительно тридцать лет спустя его сын, кайзер Вильгельм II, явился со много более внушительным визитом, и кульминацией королевского тура по Палестине стала церемония, на которой султан передал ему в дар участок земли в Иерусалиме, — этот дар был воспринят как символ эпохи. К тому времени кайзер уже стал новой ключевой фигурой на континенте. Султан сделал свой выбор и обрек свою империю на гибель.

Имперская Турция пала заодно с имперской Германией в результате поражения в 1918 г. По крайней мере, переход султана Абдул-Хамида II от Британии под крыло, казалось бы, более многообещающей защитницы в лице Германии предрек крах, которого в Европе ожидали уже сто лет. Этот крах освободил Палестину от столетий мусульманского небрежения и открыл новую эру в ее истории. Победившая Великобритания унаследовала, по крайней мере, владения Османской империи в Азии. Но не ошибись турки с выбором союзников, такого могло бы никогда не произойти. И, рассуждая логически (если в английской политике, неуклонно проводимой от Питта до кануна 1914 г., присутствовала какая-то логика), Турция должна была бы объединиться с Англией на стороне победителей. Случись такое, о дальнейшей судьбе Палестины оставалось бы только гадать.

По счастью, британская дипломатия потерпела поражение, Турция выбрала проигравшего, и в конечном итоге Османская империя, доставлявшая столько проблем Западу сперва с позиции силы, затем старческого бессилия, была уничтожена. Последствия оказались благоприятными для всех заинтересованных сторон, и не в последнюю очередь для самого турецкого народа. Избавленный от коррумпированной автократии, он, удивительно омолодившись, зарекомендовал себя как самая жизнеспособная и предприимчивая нация Ближнего Востока.

Корни ошибочного выбора имперской Турции, который коренным образом изменит судьбу Палестины, восходят к Берлинскому конгрессу. Абдул-Хамид едва ли бы счастлив принять британский протекторат по условиям Кипрской конвенции. Понемногу он стал приходить к выводу, что мог бы добиться больших выгод, отойдя от традиционной политики Порты, которая принимала помощь британцев, лишь бы избежать вторжения России. Большое впечатление на него произвело и то, что местом проведения конгресса был выбран Берлин, и то, какой престиж приобрел князь Бисмарк как его председатель. Он увидел перед собой новую, набирающую мощь континентальную державу, к тому же у этой державы пока не было собственных амбиций на Востоке. Тот факт, что до 1880 г. у Германии не было никаких амбиций на Востоке, не должен был бы вселять в султана большие надежды на будущее. Как только Пруссия заняла главенствующее положение в объединенной Германии, она заболела «восточной лихорадкой» так же хронически, как Россия, Франция или Великобритания. В 1888 г. тот самый Вилли, который считал, мол, как «весело», что Великобритания купила Суэцкий канал, взошел на престол под именем Вильгельма II. Вскоре у него самого появилась далеко не такая веселая мечта о Востоке: железная дорога, которая связала бы Берлин и Багдад. Невзирая на то, что на сцене имперской экспансии на Восток он появился довольно поздно, свое опоздание он восполнил предприимчивостью.