Руны судьбы - Дмитрий Скирюк

— Во-от, — удовлетворённо потирал ладошки Карел, мимоходом представляя Ялке всех собравшихся. — Лесные гномы. Видишь, вон те — бородатые, с трубками? Это они. Так. Дальше, у камней — юггены, а чуть правее, вон, шныряют — шниффы, так и называются, ага. Вон те, которые хвостами крутят. Здесь во Фландрии их называют «конопляники». Вот эти, с зубами — хрупы или... Нет, бояться не надо: они только на вид такие большие и страшные, а на самом деле дерево грызут. Ну, в смысле, кору. Как зайцы.

— А это?

— Это? Тролли, — снисходительно махнул рукою Карел.

— Что, прямо — все тролли? — пролепетала она, в который раз безумным взглядом обводя поляну, на которой взгляд с трудом отыскивал двух одинаковых существ.

— Ага. Почти. Они же разные: лесные, болотные, мумми, никем... Эти нездешние, эти с севера. Морхи, буккены. Те толстозадые, на краю полянки — тюхи и тикки; тюхи серые, тикки рыжие. Есть ещё т'тикки, но они сегодня почему-то не пришли. И дридов почему-то нет... А в самом деле, — он задумался, — почему?

— И что, всех их... такое вот можно увидеть в любом обычном лесу?

— Нет, не в любом. Только здесь.

— Откуда они? Зачем они здесь?

Карел пожал плечами и коротко бросил:

— Пришли. Знакомиться с тобой.

— Со мной?

— Ну, да. Надо же им знать, что у Лиса появилась помощница. Да и ты не будешь больше их пугаться, если что.

— А где они обычно живут?

— Нигде. Теперь — здесь. Что, в общем-то, одно и то же.

Зверушки, тролли и все прочие помаленьку осмелели и стали подходить ближе. Кивали ей, заглядывали снизу вверх в лицо, как недавно Зухель, дотрагивались лапками и ручками до её юбки, а малыши раз за разом норовили попробовать сукно на зуб. Все почему-то были маленького роста, мало кто достал бы девушке до пояса. Почти никто не здоровался, лишь две малышки с глазищами на пол-лица (подружки? сестрёнки?), хихикая, сделали книксен, да ещё один заморыш с каштановой шёрсткой пискнул «здрассьте», но тут же страшным образом смутился и бросился бежать за мамой вслед.

А может быть, за папой. Бог их, этих троллей разберёт.

На миг Ялке подумалось, что всё это похоже на какую-то аудиенцию у королевы, когда подданные спешат выразить взошедшей на престол своё почтение. Она не знала, правду ли подсказывает ей её воображение, ведь не могла же простая деревенская девчонка знать, как это происходит. Просто это картина вдруг представилась ей, и она не посмела позволить себе сомневаться. Глупые мысли глупой девочки.

— А Том-стукач? — вдруг вспомнила Ялка. — Он тоже здесь? Можешь его показать?

— А? — встрепенулся Карел, который последнюю пару минут был поглощён какими-то своими мыслями и потому молчал. — Нет. Его никто не видит. Он же не тролль и не гном, он только стукач. Люди говорят, что это духи погибших под землёй шахтёров.

— Это правда?

— Нет. Враньё.

— А ты? — спросила она. — Ты сам-то кто?

Тот горделиво надулся.

— Я мужчина в полном расцвете сил, — объявил он. — Могла бы и сама догадаться.

— Так значит, это ты ухаживал тогда за лошадью Золтана? — внезапно осенило Ялку.

— Ну, можно сказать, я.

— Так это ты пугал меня чулками в бане?!

— Ну, тоже я... Эй, эй, погоди! Ты что, совсем с ума сошла, шуток не понимаешь? Мне и так от Лиса перепало, я ж не ниссе, я ж и помереть могу! Еле-еле башмаками откупился... Да погоди ты!

— Так значит, это ты...

— Стой! — он поднял руку и прищурился, рассматривая что-то на краю поляны. — Молчи!

— И не подумаю! Ах ты, маленький паршивец...

— Заклинаю, помолчи! — прошипел он, меняясь в лице. — Ради травника, ради себя, ради всех нас, хотя бы пять минут. Замри и молчи!

Как бы то ни было, но это на неё подействовало. Девушка умолкла, с недоумением огляделась, потом посмотрела туда же, куда глядел Карел, и тихо охнула.

Теперь ей стало ясно, что она была права, сравнивая суету на поляне аудиенцией в тронном зале заколдованного королевства. Ошиблась она лишь в одном — в том, что поставила на место королевы самоё себя. Лишь теперь она осознала, какая тишина вдруг воцарилась вокруг — тишина того момента, краткого мгновения, когда витиеватый, основательно тяжёлый церемониальный жезл герольда дважды ударяет в бубен мраморного пола, и звучный, гулкий голос объявляет всем и каждому: «Его величество Король!».

И эхо мечется под сводами дворца.

По краю поляны шёл Единорог.

То, что это — именно единорог, Ялка для себя решила сразу, ни на секунду не желая принимать видение за что-либо иное. И теперь она смотрела на него широко раскрытыми глазами, не дыша, боясь моргнуть и упустить хотя бы миг его присутствия. Сердце девушки грозилось выскочить из-под рубашки и порвать шнуровку на корсаже. А он всё шёл. Шёл прямо к ней. Уверенно, легко, нисколько не проваливаясь в снег, как не выходят на парад даже самые лучшие на свете, самые красивые лошади. Высокий, белый, с проблеском живого серебра. Извитой спиралью рог венчал его чело как королевская корона.

«Вот теперь, — подумала Ялка, — я точно сплю!»

Единорог подошёл вплотную к девушке, остановился и заглянул ей в глаза.

«Здравствуй, Кукушка», — сказал он. Неслышно, лишь эхо проснулось в её голове. Лишь теперь Ялка почувствовала, насколько она успела замёрзнуть за эти несколько минут своей безумно хрупкой неподвижности.

— Здравствуй... — прошептала она в ответ.

И шмыгнула носом.

А затем произошло совсем уже невероятное: единорог её коснулся.

Этого Ялка вынести была уже не в силах; колени её подломились, и она бессильно опустилась на снег. Обхватила себя руками. Острый локоть больно ткнул в порез на ладони. Сейчас она как никогда казалась себе неряшливой и неуклюжей.

Так уж вышло, так сложилось и стало привычным: Ялка никогда не питала каких-либо иллюзий в жизни относительно себя. Ни в детстве, ни в девичью пору созревания, ни теперь, когда стала почти взрослой. Она не могла похвалиться ни длинными ногами, ни красивыми волосами, ни осиной талией, ни большой грудью, ни смазливой мордашкой. Правда, она не была белоручкой, хорошо вязала, но разве мало кругом таких! Разве что ещё — выделялась умом, но это был скорее недостаток, чем достоинство. Она давно привыкла к мысли, что никогда не найдёт себе пару и останется одна. Всё, что произошло в хлеву меж ней и Михелькином, оказалось для неё полнейшей неожиданностью, но воспринимать это как трагедию она не хотела. Раздираемая противоречивыми чувствами обиды и вины, она не знала, как к этому относиться, а потому погоревала несколько дней, смирилась и постаралась забыть. Что-что, а забывать она умела. Она даже не была уверена, что всё это ей не приснилось: уж слишком тесно в последнее время перемешались в её жизни сон и явь.