Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын

– На лесной?

В Горбатовском уезде Нижегородской губ. приехали крестьяне за осьмнадцать вёрст к управляющему:

– Давай ключи от амбара. Тута хлеб у тебя, а у нас вышел.

– Не могу я дать ключов, чужой он, хлеб. Желаете – ломайте сами.

– По какому ж закону ломать? Мы не можем самовольно.

Опять за ключами приступили – не даёт.

Тогда один мужик и крикни:

– А жги, ребяты, анбар! Ни нам, ни им!

И сожгли. Хлеб-эт шибко горел.

А хлебушка-то – святой…

Очнулся тот мужик:

– Вяжите меня, ребяты. Я – причинён.

А мужики не стали вязать.

Тогда побрёл виноватый мужик в новый уездный комитет. Там говорят:

– Худо ты сделал, да. Но теперь и без тебя делов много, иди себе.

Подумал-подумал мужик виноватый – и пошёл пешком аж в Нижний Новгород: у тамошних епутатов найти на себя суд.

И тама – тоже не нашёл.

Стали крестьяне отказываться от почтовой повинности, почту перевозить: на кой она нам?

Где и содержателям почтовых станций угрожают: прекратить!

В Пензенской губернии перестали крестьяне исполнять и все прежние договора.

В Семёновском уезде Нижегородской губернии посчитали крестьяне, что низко им заплатили за землю, отчуждённую для новой железнодорожной ветки, – и прекратили на ней работы. А ежели им немедленно не уплатят по 3 рубля за квадратную сажень, то будут и мешать работам.

На сходке разъяснитель: „Вот изберём земство волостное, потом уездное, потом губернское, потом Учредительное Собрание, оно и установит новые порядки.” Толпу взорвало:

– Довольно с нас этих земствов! Будя! Мало они нашего брата околпачивали!

– Гыр-гыр, царя не надо, того не надо, – а работать кому? Всё ездють.

Там и сям – где распустили земское собрание, где разогнали земскую управу. В Скопине – добавили в управу крестьян.

По Рязанской губернии – больше спокойно. Но в Ранненбургском уезде сильно побуянили. (В этом уезде иные помещики загубили, не сняли урожай прошлого года, – крестьянскому глазу непереносно смотреть.) У помещицы Ознобишиной землю всю разделили, стали засевать. Забрали у неё и 27 лошадей, заплатили в 7-8 раз меньше стоимости. Помещице Вячесловой велели в три дня засеять яровые, а через три дня захватили полностью имение Трубецкого.

Толпами крестьян предводительствовал безумный старик „драматург Полевой”. (Прежде какие редакторы отказывались печатать его статьи – присылал в открытке „смертный приговор”.)

А что рядом-то хуторян смотрим? Стали на сходках решать: „отруба вернуть обчеству”. И боле никого впредь на отруба не отпускать.

В с. Уды Харьковского уезда отрубники согласились вернуться к общинному землепользованию, если им дадут собрать озимый урожай и по сделанной уже пахоте засеять и собрать яровое. Общинники – не дают.

В двух уездах Нижегородской губернии произошли драки между общинниками и отрубниками. В Семёновском уезде, в деревне Захаровой, общинники устранили отрубников, разделили отрубные участки и запахали.

В с. Степной Кучук Барнаульского уезда 10 апреля, за Светлой неделью, арестовали пятерых, подозреваемых (но не пойманных) в воровстве. Выбивали им глаза, зубы, подвешивали к потолку и оттуда сбрасывали. Так – два дня. Одного крестьянина признали невиновным, а четверых отвезли в волость.

В соседних сёлах воротившиеся с фронта солдаты выкалывали ворам глаза лучинами, разбивали молотками черепа, резали на куски. Дети прощаются с искрошенным отцом среди озверелой толпы.

А тут потекли слухи про монополию, но не с водкой, как до войны. А что: само правительство будет отбирать хлеб по половинной цене, а кто добровольно не повезёт – у того возьмут даром.

Мужики сильно заволновались. Местным образованным больше не верим: омманывают. И какие крестьяне в город ездили на сборища – тех там тоже охмурили.

А команды привычной сверху – нетути и нетути.

Пошли бестолковые порубки и культурных лесных хозяйств, пасли там скот, и зверя, птицу били. Теперь всё ваше!

В Саратовской губ. захватили, разделили опытное поле в 30 десятин.

В Рязанской получили развёрстку реквизиции скота на убой для армии. Так крестьяне вместо своего сдали без разбору помещичий племенной.

И всё-таки, если окинуть всё необъятное российское крестьянское море – то волнений было ещё мало. Редко охватывали целую волость, а уезд – так один Ранненбургский. А много сельских пространств – и полного мира.

И во многих деревнях неласково встречали дезертиров, так что они и на фронт возвращались. Приезжих ораторов слушали с молчаливым презрением. К помещикам держались с почтением.

14 апреля в „Правде” Ленин признал: аграрное движение – ещё пока предвиденье, а не факт. Его ещё надо развивать!

Много крестьян недовольных, хмурых, никому не верят, во всём видят обман.

– Докуль будет начальство – не будет слободы. Поничтожили одно начальство – выбрали другое. Отрастят пузы – такие ж будут.

Понавыбрали всякой сволочи себе на шею. Раньше один старшина с писарем все дела вертели.

Там – и буржуазы, там – и фабричные: устроили себе 8-часовой день, грабят и хозяев и народ. А мужик гни на них, подлецов, спину от зари до зари.

В деревнях переполох: Питер распорядился почитать 18 апреля как 1 мая. А куда ж энти 13 дней? А святых, какие на них приходятся, обминуть? – как это можно? А на численнике на первом мае стоит понедельник, а у нас вторник, – так не стыкается?

И так говорят: новый святой объявился, ему и праздник теперь. Только не знают, зажигать ли ему лампадку.

И тот мужик с хутора Лоски:

– Кажуть, будут тыждень зминивать. Запрежь нэ будэ ни середы, ни пятницы. В тыждне будэ пять днив, а в роци – 13 мисицев. С того 18 апреля – свято.

И такой слух: „Теперь воскресенье будет через раз.” – „А в тот раз – что же после субботы?”

На сельском митинге, приезжий:

– Теперь будут все – граждане, и брак – гражданский, не церковный.

Бабы переполошились:

– Гожанский?… Говянский?… Баранский?…

– Эт значит: какую хошь – взял, и прожил с ней, сколь хошь, а надоела – по шапке? А дети куда ж?

– Не, мужики! В чём другом – как хотите, а – от Господа мы не откажемся.

Товарищи! Разъясняйте населению, неустанно твердите ему о необходимости приложить все усилия к своевременному обсеменению полей и к сохранению сельскохозяйственного инвентаря.

(Союз служащих министерства земледелия)

23

И вот простота и правда – закрылись между ними. А наступила – условность.

Если не ложь.

Каждый раз идя домой, обедать или на ночь, не знаешь, в каком настроении Алина встретит. Очень переменчивое, какое-то пилообразное, и меняется по два и по три раза в день: после светлого отрезка – потемней, потом опять светлей, опять темней. Раньше в ней такого не бывало. Но надо как бы не замечать, не раздражаться. Постепенно это сгладится. Когда-то прежде установился между ними натурально лёгкий, весёлый тон отношений, и какой-то ритуал обращений, жестов, поцелуев – так всего сохранней придерживаться этого и теперь, как ни в чём не бывало. И как было принято называть её нежными именами – называть и сегодня, это гораздо сносней, чем ввергаться в возможное объяснение. И если был обряд – протянуть сразу две ручки для поцелуев, чтобы принять от мужа восхищение и благодарность, и теперь Алина иногда снова протянет так, то – из неловкости, из вежливости – не дать почувствовать натянутость – а принять и поцеловать, не уклонясь.

В минуты темноты, да и в минуты света, всё равно: жалко её! Надо всеми силами её беречь и уступать ей, сколько можно. Вот упрекает: у тебя неприятные черты характера! ты уходишь в себя, угрюмо, с тобой жить невозможно! Георгий не спорит: хорошо, я за собой послежу. Да и кто, правда, за собой всё видит? Уступить – всегда в конце концов оправдывается. Да будешь угрюмым, теперь. Да только бы – ещё тут не терзаться.

Вся их нынешняя жизнь, в общем, терпимая. Только вот к ночи гнетёт. Если бы без ночей.

Каждый час дома – осаживает и спутывает. Да нельзя же терять времени, события катятся – что-то делать!

И всё так же не находишь: что? И – с кем?

Да отдал бы энергию оперативной работе – так замерла совсем. Формально разрабатывались возможные наступательные операции Юго-Западного фронта – то ли в мае, то ли позже, но никто в них не верил и никто серьёзно не торопил. И ответа на возможное немецкое наступление не разрабатывали, да в общем и не ждали его. Да всё расплылось, слишком неясно. Только подсчитывались колонки перебойчатого снабжения и неприходящих укомплектований, – так этим не Воротынцев был занят.