Фарьябский дневник - Виктор Носатов

Центром этого небольшого коллектива, под пышущей жаром броней боевой машины, и был старший лейтенант – сухощавый, загоревший до черноты, облаченный в легкую камуфлированную накидку. Рот крепко сжат, глаза горят боевым азартом, руки уверенно наводят оружие в цель. Между выстрелами из «Грома» он успевает осмотреть десант, подбодрить насмерть измученных солдат. Глядя на командира, угрюмые их лица светлели, натруженные руки действовали уверенней, пули ложились метче.

Вскоре из облака пыли появился передний бронетранспортер. Из всех его бойниц и башни велся непрерывный огонь, не давая душманам возможности даже выглянуть из-за укрытий. Опасней всего для боевых машин были не те боевики, что обстреливали дорогу с гор, а те, что каждую минуту могли выскочить с гранатометом наперевес из-за глинобитной стены. Поэтому командир все внимание сосредоточил на изломах ближайшего дувала.

Передовой бронетранспортер соседей на полной скорости развернулся и тут же, не останавливаясь ни на минуту, ринулся назад.

Вслед за ним показались второй и третий. Лихо развернувшись, они вскоре исчезли в шлейфе поднятой пыли. Последней шла боевая машина пехоты.

Пока механик-водитель разворачивал неуклюжую машину, из пролома в дувале выскочил гранатометчик и, уверенно вскинув трубу гранатомета, прицелился.

«Не успею», – со злостью подумал офицер, спешно разворачивая башню. Но его, к общей радости, опередил все тот же ловкач, Федирко. Командир еще продолжал по инерции смотреть на подкошенного расторопным бойцом боевика, когда боковым зрением вдруг засек, что в его сторону смотрит зеленая головка еще одной гранаты. Смертельный холодок тронул виски.

«Это конец», – мелькнула мысль, но руки автоматически делали свое дело. Не дожидаясь, пока замрет башня, нажал на спуск. Выстрелы раздались почти одновременно. Его чуть раньше. Граната, чиркнув вскользь по башне, взорвалась где-то рядом и оглушила его…

Офицер откинулся на спинку кресла, в изнеможении прикрыл глаза. Звенело в ушах, голова словно раскалывалась на части. В этот момент он услышал радостный возглас сержанта:

– Товарищ старший лейтенант, «духи» бегут! Вертушки их добивают!

Он еще пытался заставить себя руководить боем, через силу подбодрить своих ребят, словно ничего и не произошло, но, услышав, что душманы драпают, расслабился и впал в радужно-созерцательное состояние.

Перед глазами, словно во сне, проносились наиболее запавшие в душу картины жизни. Вот он со своим закадычным другом Володькой, вылепив из пластилина солдат, пушки, танки и даже усатого генерала, ведут бой. Его войска то и дело меняют позиции, маневрируют и потому постоянно побеждают. Володькины же стоят на месте и лишь огрызаются. Наконец Володьке игра надоедает, и он принимается давить его солдат, пушки и танки руками. И такая злость его тогда взяла, что с кулаками кинулся на закадычного друга. Через день они помирились. В пластилиновых солдатиков они с Володькой больше не играли, но тем не менее тяга ко всему военному у него осталась навсегда. И когда перед ним предстала вечная послешкольная дилемма: куда поступать – в гражданский вуз или военное училище, у него даже ни на минуту не возникло сомнения.

Словно в замедленном кино, пронеслись картины его школьной юности, поездка в Ейск, для поступления в авиационное училище. С какой надеждой и юной самоуверенностью ехал он туда, что, когда услышал от майора медицинской службы: «В летчики по состоянию здоровья не подходишь», – ушам своим не поверил. Наивно стал что-то доказывать начмеду, председателю медицинской комиссии. Тот, бегло прочитав медицинское заключение, сказал:

– Молодой человек, у вас еще все впереди. Послужите в армии, а там, если желание стать офицером останется, поступайте в любое пехотное училище.

Позже он так и поступил.

Но сначала была служба на пограничной заставе.

В голове пронеслись картины его первого выхода на границу. Кругом горы, внизу речка, за речкой Иран. В тот первый свой наряд он услышал слова угрозы, исходящие от иранских жандармов. И тогда понял, что не все люди на земле хотят добра ему и его стране.

Подумал тогда: «Вот я, а вот они, мы сейчас больше враги, чем друзья, если они от слов перейдут к делу, я сделаю все, чтобы никто из них своим поганым сапогом не коснулся моей, нашей земли». Ему почему-то показалось, что о том же думают и его сослуживцы.

Потом сквозь туманную пелену забытья доносится музыка. Он видит праздничный зал, разгоряченные лица своих друзей, их подруг. Чувствует на своем плече нежную руку девчонки, пригласившей его на белый танец. Затылком ощущая улыбки друзей, которые держали его за пай-мальчика, краснеющего от одного взгляда девиц, он напряженно думал: «Почему она выбрала именно меня?». От своей природной застенчивости боялся спросить, как же эту смелую синеглазую девчушку зовут, но наконец, пересилив себя, задал этот самый главный для себя вопрос.

«Лена», – чуть слышно пролепетала девушка. Слово за слово, и вот они, словно давние знакомые, уже болтают без умолку. О том, что понравились они друг другу с первого взгляда и, возможно, навсегда, никто из них в тот вечер их первой встречи ни на минуту не сомневался.

Потом бывали и продолжительные разлуки, но после них были и незабываемые встречи. Вскоре Лена стала его женой. Потом родился Сашка, были радостные хлопоты, бессонные ночи и гордое чувство отцовства. Он – глава семьи. Служба, конечно, не была сахаром, но он старался все свои тревоги и заботы оставлять за порогом дома. Иногда, когда Сашка спал, они читали его старые курсантские письма и хохотали до слез, до упаду. Иногда, в минуты наивысшего откровения, краснея, читал стихи, посвященные ее глазам, губам, их будущей безоблачной жизни…

Потом он почему-то вспомнил свое очередное чудачество. В один из отпусков решили они всей семьей навестить его бабушку. В трудные житейские времена она заменила ему мать и отца. Женщина удивительной и трудной судьбы все тепло своего сердца, всю свою нерастраченную ласку и любовь передала ему. И он старался навещать ее почаще и этим хоть как-то отблагодарить ее за заботу. За время отпуска успел отпустить бородку и усы и в этом виде, оставив Лену и Сашку за дверью, зашел в комнату бабушки.

– Бабушка, как вы живете, – говорит, – я корреспондент, пришел, чтобы написать о вас.

– Ой, милый, да что обо мне писать. Внучат я жду, так что некогда мне.

Аркадий широким жестом открывает дверь:

– А вот и внуки твои, бабушка…

Они купались в лучах своей любви, но нет-нет, да и возникала у него тревожная мысль, что все это может скоро кончиться. Лена не понимала, отчего внезапно грустнели его глаза и он замолкал, не желая тревожить ее своими мрачными мыслями.