Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон

Мои вертикальные прыжки продолжались в течение пяти минут веселья. Наконец я сменил смех на милость и подошел к невеликой кучке.

— Анна Каренина едет в моем купе? — приветствовал я тройку литературной шуткой. Те сначала вытаращили глаза, потом руки.

Я крепко, по-мужски, пожал дружественные кисти — пухлую Пеликанова, варикозную Варикозова, волосатую Водолея.

— Je vous remercie de bons sentiments que ma présence inspire en vous.[265]

Пеликанов волнообразно помахал рукой.

— Роланд, я связался с директором Пушкинского Дома, как вы просили. Он вас ждет завтра в десять.

Я конспиративно кивнул.

— Надеюсь, вы ничего ему не сказали про мою золотую кость. Я еду в Питер под nom de voyage[266] «профессор Харингтон», на случай если мною заинтересуется ФСБ или ЦРУ. Кто я такой не должен знать никто, даже в какой-то степени я сам! Пусть директор думает, что я скромный славист, прославившийся блестящими исследованиями по русской литературе.

— Я дал ему только минимум информации.

— Надеюсь, это так, иначе последствия для России могут быть ужасными. В вашей-нашей стране у стен есть уши, у потолков очи, а у дверей носы.

— Клянусь Биллем о правах, директор находится в полном неведении. Человек он порядочный, демократических взглядов, но с имиджем чистого ученого.

Пеликанов преданно потупился.

— Ваше Величество, берегите себя в Питере. Вы теперь принадлежите не себе, а истории. Русскому народу выпал шанс — говоря объективно, незаслуженный, — наконец-то увидеть во главе страны руководителя западного типа. Наши ваньки привыкли челом бить да на коленках ползать. Лишь революция сверху поможет обрести им стройную, свободную осанку. — Пеликанов взмахнул волосами. — Когда вы вернетесь в Москву, хотел бы обсудить с вами один проект.

— Что такое?

— Вчера вечером я задумался о судьбах России, и мне пришла в голову мысль, что пора заменить кириллицу латиницей. Все наши беды оттого, что мы со времен князя Владимира пишем пресловутой славянской вязью. А и Б сидели на трубе… Куда нам с таким алфавитом угнаться за Америкой!

— Если вы станете публично исповедовать эти взгляды, я не смогу назначить вас министром культуры в кабинете всех талантов. Общественное мнение вряд ли захочет увидеть радикального буквоеда на посту, который когда-то занимали традиционалисты типа госпожи Фурцевой и господина Губенко.

Пеликанов завертел в воздухе руками.

— Наша страна знала лишь двух просвещенных правителей европейского склада. Это Александр Керенский и Егор Гайдар. Какие светлые головы, какие одухотворенные лица! Уверен, что, если хотя бы один из них удержался у власти, мы давно бы уже использовали элегантные латинские знаки, а не эти византийские финтифлюшки.

Услышав имя первого постсоветского премьера, Варикозов показал Пеликанову кулак. Тот шевельнул шевелюрой и пошел на писателя. Дабы предотвратить вокзальную драку, я встал стеной между идеологическими оппонентами.

— Миша, в сумме ваши любимцы правили год с небольшим. На тысячу лет русской истории это не густо!

Рядом раздалось славянофильское сопение.

— Азбука наша ему видите ли не нравится. А русское слово «эшафот» ты знаешь?

За невозможностью стукнуть Пеликанова Варикозов двинул локтем в живот Водолею.

Тот отпал.

Я царственно откашлялся, призывая членов тройки сплотиться вокруг меня. Мое обаяние сняло возраставшую среди них злобу. Мы начали прощаться. Как принято в России, но не в бездушной Америке, я крепко обнимал приятелей, хлопал их по всему телу, плевал на пол от радости разлуки. В ответ те охали от горестных переживаний, скрывая сожаление о том, что покидаю их на целую неделю, и желали мне доброго пути и великого царского счастья.

Подошла последняя минута. Пеликанов взял меня за грудки и сунул туда путевку в науку — рекомендательное письмо к директору Пушкинского Lома, Варикозов осенил меня бородой, а Воробей телекинетически подсадил меня в вагон.

В купе сидела еще одна персона. Конечно, то была не героиня знаменитого романа, а гость из другого толстовского текста — небольшой господин с порывистыми движениями, пыхтевший папиросой «Черномор». Он был одет в дырявое, но когда-то дорогое башкирское пальто, под которым виднелась поддевка и фольклорная рубаха.

Поезд поехал. Мимо проплыли Миша, Веня и Гога, которые уже снова тузили друг друга, затем вагоны-фургоны, затем пригородные домострой и долгострои. В ушах зазвучал стук колес, вводя меня в уютное дорожное настроение. Я откинулся на спинку сиденья и мускулисто зевнул.

Меж тем незнакомец под видом кашля курильщика все пытался вступить со мной в разговор. Проницательно посмотрев на него, я понял, что это обедневший муж, впавший в бессупружество, — судя по растрепанному виду, по своей вине. Не желая слушать скучную историю его брака, я раскрыл журнал «Пращур» и принялся читать новый роман Варикозова «Хаджи-Муромец».

Волшебный вымысел

На сей раз приятель-писатель поместил свой художественный мир не в колхозной деревне или суходолине, а за чертой красноземной России. Действие происходит в окрестностях Эльбруса. Очень авантюрный сюжет! Боевик Ахмед влюбляется в трепетную Стеллу, дочь горного президента, которую подсматривает, когда она плескается в минеральном источнике без паранджи и шаровар. Страсть джигита возбуждает у юной красавицы, прыткой, как горная коза, ответные чувства. По традиции Ахмед предлагает ее отцу калым — трех кавказских пленников, из поэмы Пушкина, рассказа Толстого и фильма Бодрова соответственно. Однако папан оскорбляет Ахмеда надменным отказом и продает гурию престарелому ваххабиту из Саудовской Аравии. Стелла кидается в пропасть, оставляя после себя прекрасный шестнадцатилетний труп. Несостоявшийся жених в холостяцком отчаянии перебегает к русским. За ним по хребтам и хрящам гонятся бывшие соратники, желая подвергнуть его кровной мести. Вендетта среди эдельвейсов! Темной ночью Ахмед проникает в осажденную крепость, где федеральные войска отсиживаются от диких дивизий, и сдается в плен. Сначала федералы хотят его расстрелять, но джигит орет, что желает стать предателем своей народности. Ахмеду даруют жизнь. Наместник Кавказа генерал Гамаюн, впечатленный бравым видом боевика, берет его к себе в денщики. Харизматический генерал охмуряет Ахмеда сердечным русским обхождением, и тот открывает ему страшный, кощунственный секрет. Оказывается, боевики собираются похитить перо Лермонтова из дома-музея поэта в Пятигорске и обменять его у российского правительства на атомную бомбу. Гамаюн берет телефон и давай отдавать приказы! ФСБ разбивает заговор, священное перо спасено, Ахмед принимает православную веру. Лихой джигит становится былинным богатырем в чине майора десантных войск. Размахивая крестом и мечом, он покоряет восставшие племена и проводит зачистку президентского аула, в ходе которой тщательно умерщвляет своего экс-будущего тестя. В эпилоге Ахмед получает в награду от благодарного Гамаюна белый «Мерседес» по имени Карагез и расписывается с его племянницей, русской народной красавицей Дашей, чья белая грудь напоминает ему снежные вершины родных кавказских гор.

Увлекательный роман заставил меня забыть, кто я, как я, куда я. Мне мнилось, что я далеко-далеко, в скалистой республике на берегу Терека, где мужчина не выходит из сакли без косматой папахи, черноглазые экзотички берегут честь смолоду и острый кинжал представляет собой окончательный аргумент в любой дискуссии.

Только я перевернул страницу назад, чтобы еще раз прочитать сцену, где Ахмед фарширует Стеллиного папу взрывчаткой, как мой литературный плезир был прерван громким гарканьем-харканьем.

Я спокойно поднял глаза. Первое, что я увидел, — это попутчика в поддевке, валявшегося на полу в позе «у меня обморок».

Я спокойно повел глазами направо. Над попутчиком стоял худой, как хлыст, хулиган с пулеметом в кулаке.

Я спокойно повел глазами налево. Вход в купе закупорил брутальный, как барс, бандит с фаустпатроном на плече.

Я спокойно закатил глаза: с потолка свисал коварный, как кобра, киллер с винтовкой наперевес.

Вдруг я уловил, что стука колес больше не слышно, а из соседних купе доносятся визги и выстрелы. Мое уютное настроение развеялось: я понял, что на нас напали разбойники с большой железной дороги. Волна преступности, захлестнувшая страну из-за преступного попустительства властей, нависла надо мной, грозя мне скорой, страшной смертью.

Хлыст вышиб из моих рук журнал.

— Валюта или жизнь!

Я непринужденно напрягся.

— Добрый вечер, дорогуша.

Врожденная храбрость и высочайшее мужество сделали меня хладнокровным, как варан. Драться или сдаться? — такова была моя дилемма. Конечно, я могу вступить с бандитами в бой, думал я. Их трое, я один: шансы у меня неплохие. В юности я занимался боксом, мне ведомы японские методы самообороны. Я не только кабинетный ученый, но и кабинетный каратист. Сколько раз мне приходилось класть на лопатки врагов и завистников! Однажды в коридоре Здания Иностранных Языков я нокаутировал громадного старшекурсника, пристававшего к хорошенькой студентке. Как она после этого в меня влюбилась! Наш роман продолжался весь семестр. Кажется, ее звали Сенди. Так или иначе жизненный опыт научил меня, что лучше давать сдачи, чем давать деру. Хотя, конечно, Толстой, Ганди и Мартин Лютер Кинг с основанием отвергали практику противления злу насилием. Их взгляды заслуживают внимания, тем более в данной ситуации. Ведь я еду в Петербург не только в архивах копаться, а чтобы провести осмотр дворцов, парков и предприятий на предмет моего воцарения. Моя кость не простая, а золотая! Потом я вернусь в Москву, где мне предстоит сформировать мое первое правительство. Потом — реставрация, коронация, овация. Если я сейчас начну совершать подвиги, это с моей стороны будет просто эгоизм. Меня ждут исторической важности задачи, ради решения которых мне, видимо, придется воздержаться от искушения дать разбойникам отпор. Я не имею права рисковать жизнью. Она принадлежит не мне, а стране! Итак, через несколько секунд меня начнут грабить. Бандиты убедятся, что мой бумажник пуст. Когда я сказал таратайщику, что не ношу с собой денег, это была правда. Верно, в тайнике тела у меня спрятано 100 долларов — плата за комнату в Петербурге. Может быть, меня заставят раздеться догола? Сам по себе стриптиз меня не смущает: я часто обнажаюсь на людях. В университетской ли аудитории, на карибском ли пляже, я охотно дефилирую desnudo:[267] мое тело — мой текст…