НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 13 - Георгий Гуревич

В японской фантастике, на первый взгляд, сравнительно легко различить течения, характерные для фантастики европейской. Тут и готический роман с привидениями, где сверхъестественное на поверку оказывается реальным, и странная тревожная фантастика, граничащая с иррациональным, близкая к Кафке и «Поминкам по Финнегану» Джойса, и тонкая акварель, вся сделанная на одном дыхании, подобно некоторым рассказам Брэдбери, и почти классический роман-предупреждение. Но это только внешняя сторона. Как «Пионовый фонарь» ничего общего не имеет с «романами ужасов» Анны Радклифф, так и «Четвертый ледниковый период» — явление чисто японское. Как, приходя с работы, японец меняет европейский костюм, ботинки и галстук на кимоно и соломенные сандалии, так и атмосфера исследовательского института, американизированные отношения, сигареты и виски являются только внешним обрамлением для романов Кобо Абэ. Истинные отношения героев, их мораль, взгляды на жизнь, смерть и любовь, то есть все то, из чего слагается душа человека, совсем иные, чем это может показаться при беглом знакомстве. И ключ к ним — японская классика, японская культура, японский характер.

Но Кобо Абэ отнюдь не традиционалист, искусно замаскировавшийся под англизированного новатора. Он действительно новатор, в том числе и в научной фантастике. Ведь, к примеру, конфликт «Четвертого ледникового периода» выходит далеко за рамки конфликтов его героев. Это не частная проблема, даже не узко японская проблема. Кобо Абэ исследует вопрос общемирового значения. Если его коротко сформулировать, он звучит так: «Готовы ли люди к встрече с будущим?»

Как и всякая другая литература, японская фантастика далеко не равноценна. Рядом с такими тонкими мастерами, как Сакё Комацу, работают и писатели, рабски подражающие западной фантастике. Причем многие из них подражают лучшим ее образцам, но все равно, перенесенные на японскую почву, типично американские сюжеты выглядят чужими аляповатыми цветами, слишком яркими для нежно-зеленых полутонов долин и синих контуров сопок, повторяющих классические очертания Фудзи. Столь же чужда или, быть может, нова для Японии принятая в Европе стилизация восточной ориенталистики. «Корабль сокровищ» и «Рационалист» Синити Хоси, пожалуй, наиболее характерные образцы этого течения.

Японию по справедливости можно назвать «четвертой фантастической державой». Фантастическая литература Японии богата и разнообразна. Часто встречаются чисто традиционные произведения, навеянные богатым опытом волшебных повествований средневековья. Впрочем, даже авангардистские произведения тоже окрашены национальным колоритом. Но много и таких произведении, которые напоминают о Японии лишь именами своих героев. Влияние англо-американской фантастики явно чувствуется и в рассказах Синити Хоси и у Таку Маюмура («Приказ о прекращении работ»). Сами по себе это очень неплохие, умело сделанные вещи. Но манера, идеи да и весь строй повествования типичны именно для американской фантастики.

И еще одна, на мой взгляд, основная, особенность японской фантастики. Она ясно ощущается во многих произведениях Кобо Абэ и Сакё Комацу. Это память о Хиросиме и Нагасаки. Вечная скорбь и сдержанный гнев, и взгляд в будущее со страхом и недоверием вперемежку с надеждой.

Своеобразными приемами при исследовании грядущего пользуется японский писатель Сакё Комацу. Советский читатель уже знаком с его творчеством по сборнику «Похитители завтрашнего дня», повести «Черная эмблема сакуры» и нескольким рассказам, среди которых особенно выделяется «Времена Хокусая» — рассказ, вошедший в сборник японской фантастики (издательство «Мир», 1967).

Сквозь атомный пепел и обломки милитаризма пробивается зеленый росток. Суждено ли ему вырасти? Во что он превратится? В уродливого мутанта? Или надежда все же есть?

Лицом к лицу столкнулся японский мальчик с непостижимой для него Службой времени. Временные экраны рассекают повествование. Под разными углами проецируют возможное будущее. И как маленький мир, вобравший в себя Вселенную, многогранен и изломан мозг японского мальчика, стремящегося отдать жизнь за императора. Неужели даже молодым росткам суждено свершить самоубийственный цикл? Влияние непреодоленного прошлого на сегодняшнюю жизнь людей, пожалуй, центральная тема Сакё Комацу. Тревожным набатом гудит прошлое в рассказе «Повестка о мобилизации». Война давным-давно кончилась, над атомным пепелищем распустилась жимолость, раздвинув трещины в исковерканном бетоне, пробились к небу весенние ростки новой культуры и новой морали. Самурайские изогнутые мечи и камикадзе, которые перед последним полетом осушают последнюю в жизни чашку саке, серые линкоры в тропических морях и публичные харакири перед императорским дворцом — весь этот империалистический железный хлам и отдающая нафталином романтика как будто остались навсегда позади. Но почему же тогда так болят в непогоду старые раны? Почему давно проигранная война все еще посылает свои страшные повестки? Значит, где-то, пусть в сдвинутом по фазе или амплитуде временном мире, уже летят, вспенивая океан, торпеды, они нацелены в суда, дремлющие у Пирл-Харбора, а Б-29 с атомной бомбой на борту уже подлетает к Хиросиме. Может быть, в той войне все протекает иначе. Может быть, теперь императорский флот атакует Гонконг, а Пентагон наносит атомный удар по Ниигате. Но война всегда война. Меняется стратегия и тактика, но чудовищная мясорубка не перестает затягивать в булькающий от крови зев свою привычную пищу.

Жертвой войны всегда становится будущее. Молодые нерасцветшие жизни и те жизни, которые могли бы возникнуть, приносятся на этот страшный алтарь.

Почему же войны никогда не кончаются? Почему, проигранные и полузабытые, посылают они свои повестки от лица давно умерших военных министров? Сакё Комацу дает на это ясный ответ. Да потому, что кто-то этого хочет! Да потому, что не перевелись в обществе всякие «бывшие», обломки былой славы, «старые борцы», ура-патриоты. Они гремят костями и костылями. Они задыхаются в воздухе, напоенном запахом сакуры, а не кислой пороховой гари.

В рассказе «Повестка о мобилизации» маниакальная воля престарелого «психокинетика», корчащегося на больничной койке, гальванизирует смердящий труп былой войны. Не случайно этот старый вояка является отцом героя, от лица которого ведется повествование. Это схватка, смертельная схватка двух поколений. Это костлявая рука милитаризма, которая тянется к горлу молодой Японии. Ее нельзя не заметить, от нее нельзя отмахнуться. Иначе однажды утром кто-то найдет в почтовом ящике повестку о мобилизации.