Мальчишки, мои товарищи - Владислав Крапивин

– Ну и не брыкайся.

Генка быстро сунул ему ножик в карман рубашки и зашагал в сторону калитки. Прямой, быстрый, легкий. Уверенный, что сделал все как надо…

Беспокойные мысли чаще всего приходят вечером, когда вспоминаются радости и обиды отшумевшего длинного дня.

Сначала появляется просто мысль, такая же, как другие, не печальная, не радостная – воспоминание о чем-то. Но вот она застревает в голове, не укладывается как надо, царапает острыми краями. Словно та железная штука в кармане, которую Тоник сегодня нашел на дороге. Недовольно крутятся с боку на бок другие мысли, ворча на беспокойную соседку. Потом вскакивают и вступают в перепалку. Но беспокойство трудно победить. Оно растет, прогоняет сон, который подкрадывался раньше времени…

Генкин охотничий ножик оттягивал карман рубашки. Маленький, а до чего тяжелый… Тоник со стуком выложил его на подоконник. Сел на стул и стал смотреть в окно. Ведь можно сидеть совсем не двигаясь, даже когда мысли не дают покоя.

Желтый светофор-мигалка через каждые две секунды бросал в сумерки пучки тревожного света. И кто придумал повесить светофор на этом перекрестке? Машины проезжают здесь раз в год!

Вспышки словно толкают мысли Тоника: «Прыгнул бы? Или не прыгнул?.. Прыгнул – не прыгнул… Прыгнул – не прыгнул…» Кажется, что кто-то обрывает у громадной желтой ромашки крылья-лепестки…

А прыгнул бы?!

Все мальчишки поверили, когда он уговаривал Мухина. А если бы Мухин разрешил? Тоник передергивает плечами. Вспоминается высота. Парашют с земли кажется маленьким, как детская панамка… Тоник не боится, что парашют оборвется. Ерунда! Парашюты на вышках не обрываются. Но страшно думать о прыжке.

О первой секунде!

О том коротком времени, когда еще не натянулись стропы. Когда человек падает в пустоте.

Это жутко – падать в пустоте.

Все чаще и чаще, почти каждую ночь, Тонику снится одно и то же: он падает. Летит вниз, летит без конца! Хочется крикнуть, но грудь перехвачена чем-то крепким, как железный обруч.

Мама сказала однажды:

– Это ты растешь…

Лучше бы уж не рос. Маленькому легче. Маленький может сказать: «Боюсь».

А если тебе одиннадцать?..

Свет лампы искрился на зеленой ручке ножика. «Отдам, – решил Тоник. – Завтра отдам Генке. Подумаешь, лезет со своими спорами, когда не просят!»

Сразу стало спокойнее. Вернуть ножик – и дело с концом. А там будет видно.

Только что «будет видно»?

Он, конечно, отдаст ножик. А Генка? Он, наверно, возьмет. Он, может быть, даже ничего не скажет. Криво улыбнется и опустит ножик в карман. А что говорить, когда и так ясно. И они опять будут лежать в траве и смотреть на парашют и на небо. А небо перечеркнуто белыми следами реактивных самолетов. Сами самолеты не видны. Они высоко. Оттуда если прыгать, то затяжным. Затяжным – это не с вышки. Говорят, ветер в ушах ревет, как зверь, а земля, поворачиваясь, летит навстречу, готовая сплющить человека в тонкий листик…

Ладно, ты можешь бояться этого, если тебе все равно. Если хочешь стать бухгалтером, шофером, киномехаником, садоводом… Да мало ли кем! Но если…

Тоник лег щекой на подоконник. Звезды были яркими, белыми, холодными. Август не то, что середина лета. Нет еще десяти часов, а уже совсем темно. Опустилась ночь, по-осеннему черная и по-летнему теплая. Пахнет сухим нагретым асфальтом и мокрыми досками причалов – с реки. Светофор-мигалка все шлет и шлет в темноту перекрестка желтые волны. И звезды каждый раз съеживаются и тускнеют…

– Ложился бы ты. – Это вошла мама. – Каждый день носишься до темноты, а потом засыпаешь, где попало… Укладывайся, лохматый.

Она подошла сзади и ласково запустила пальцы в его нестриженные волосы. Запрокинув голову, он посмотрел в мамино лицо. Но сейчас не могла помочь и она.

Тоник сказал:

– Не хочется спать.

Он встал.

– Куда еще? – забеспокоилась мама.

– Я быстро.

– Куда это быстро? На ночь глядя!

– Ну, к Тимке. Надо мне там…– пробормотал он, морщась от того, что сейчас приходится врать. И повторил с порога:

– Я быстро!

– Вот погоди, папа узнает…

Он не дослушал.

Теперь Тоник думал только об одном: пусть Женька Мухин будет у себя на месте. Он должен сегодня ночевать в будке. Тоник слышал, как он говорил:

– Дома Наташка ревет, бабка ругается. А здесь тихо, прохладно. Долбай себе физику хоть всю ночь.

Может, и вправду долбает?

До стадиона два квартала. В заборе нет одной доски.

Здесь!

Наспех сколоченная фанерная будка светится всеми щелями.

Вышку прятала темнота. Лишь высоко-высоко горела красная стеклянная звезда. Это не украшение – Тоник знал. Это сигнал для самолетов.

Вобрав рассеянный свет звезды, чуть заметным красноватым пятном плавал там купол парашюта. Женька не снимал его, если ночевал на стадионе и если ночь была безветренной и ясной.

Тоник подошел к будке. Фанерная дверца уехала внутрь, едва он коснулся пальцами, – без скрипа, тихо и неожиданно. Свет ударил по глазам.

Мухин лежал на спине, поверх одеяла, закрывавшего топчан. Он спал. Одна рука опустилась и пальцы уперлись костяшками в земляной пол. На каждом пальце, кроме большого, – синие буквы: Ж-Е-Н-Я. Он был в черной майке-безрукавке. Открытый учебник лежал у него на груди. Грудь поднималась короткими толчками. Развернутые веером страницы вздрагивали, словно крылья больших белых бабочек.

В другом углу, спиной к двери, сидел на чурбане незнакомый светловолосый парень в шелковой тенниске. Он поставил на дощатый столик локти, обхватил руками затылок и замер так над книгой.

Тоник растерялся. Он стоял у порога, не зная теперь, что делать и что говорить.

Парень вдруг отпустил голову и обернулся.

– Что там за привидение? Ты зачем?

Тоник, жмурясь от света, шагнул в будку. Снова посмотрел на Мухина. Шепотом спросил:

– А он… спит?

– А ты не видишь?

Женька неожиданно открыл глаза. Качнул головой, провел по лбу ладонью и снял с груди учебник. Потом уставился на Тоника.

– Ты зачем здесь? Гость из ночи…

– Я думал…– начал Тоник. – Если ты один… Может быть, можно сейчас. Темно ведь и никого нет…

– Прыгнуть? – громко спросил Мухин.

– Да. – Тоник сейчас не волновался. Было уже ясно, что Женька не разрешит. Он смотрел на Тоника долго и молчал. Наверное, подбирал слова, чтобы как следует обругать его за позднее вторжение.

Вдруг Женька легко вскочил.

– Пойдем!

Что-то ухнуло и замерло внутри у Тоника.

Приятель Мухина медленно закрыл книгу.

– Женька, – сказал он тихо и очень серьезно. – Не валяй-ка дурака, дорогой мой.

– Ладно тебе, – ответил Женька. И засвистел кубинский марш.

– Что ладно? – вдруг разозлился парень. – Потом опять будешь…

– Потом не буду, – сказал Женька. – Успокой свои нервы.

– Я успокою. Я расскажу в клубе.

– Ничего ты, Юрочка, не расскажешь. Разве ты способен на cвинство?

– Для твоей же пользы! Это будет свинством?

– Да! – жестко и незнакомо произнес Мухин. – Надо знать, когда проявлять благородство. Сейчас – не надо.

Тоник смотрел на него чуть испуганно и удивленно. Мухин стал какой-то другой. Не похож он был сейчас на знакомого Женьку, который со всеми ребятами на равной ноге.

Или этот свет яркой лампочки так падал на его лицо? Оно был резким и строгим. Лоб до самых глаз покрывала тень от волос. В этой тени сердито блестели белки.

– Не волнуйся. Юра, – сказал Женька.

– Дурак, – сказал Юра. И обратился к Тонику: – Слушай, парень, катись домой. Пойми ты…

– Никуда он не покатится. Он пойдет со мной, – перебил Женька, и подтолкнул Тоника к дверям.

После яркого света ночь показалась абсолютно черной. Огни были скрыты забором стадиона. Лишь звезда на вышке да белые высокие звезды неба горели над темной землей.

Тоник понял, что вот сейчас придется прыгать. Очень скоро. Череп минуту. И словно кто-то холодными ладонями сдавил ему ребра. Тоник вздохнул. Вздох получился прерывистый, как при ознобе.

– Сюда. – Мухин подтолкнул его к ступенькам. – Ну, давай. Марш вперед.

Тонкие железные ступеньки вздрогнули под ногами. Они казались легкими и непрочными. Интересно, сколько их? Спросить бы у Женьки Но Тоник не решился.

Они поднимались молча. Казалось, что вышка начинает тихо гудеть в темноте от двойных металлических шагов. Тоник плотно, до боли в пальцах перехватывал холодную полоску перил.

Чем выше, тем реже и прозрачнее становилась темнота. Черная земля уходила вниз, из-за высокого забора поднимались огни города. Их становилось все больше.

Тоник шагал, очень стараясь не думать, что между ним и уже далекой землей – только тонкие пластинки железа… Оставались внизу площадки и повороты. И наконец над головой смутно проступил квадрат люка. В нем горели звезды.