Костры амбиций - Том Вулф

Все это дело было типичная бодяга, типичная бодяга, ясная как стеклышко, Джиму Коуфи, выступавшему с обвинением, не понадобилось даже напрягаться. Но дальше произошла странная вещь. Присяжные удалились на совещание вчера под вечер и, посовещавшись шесть часов, не пришли к единому мнению. Сегодня с утра Мелдник занимался календарными разборами, когда присяжные наконец прислали сообщить, что достигли согласия, вердикт готов. Вошли гуськом и объявили вердикт: «Виновен». Байтелберг просто по привычке потребовал, чтобы присяжных опросили поименно. «Виновен», «Виновен», «Виновен», — повторяли они один за другим, покуда очередь не дошла до тучного белого старика Лестера Мак-Гигана, который сначала тоже сказал: «Виновен», а потом взглянул в глаза Билли Франсиско, так и не украсившиеся очками «порше», и добавил: «У меня нет стопроцентной убежденности, но я так понял, что от меня требуется проголосовать, и я проголосовал за обвинительный вердикт».

Вилли Франсиско подскочил и заорал: «Не единогласно! Нарушение!» — раньше Байтелберга. И с той минуты начался переполох. Мелдник обхватил голову обеими руками и вызвал Стедмана. Таково положение дел в настоящую минуту. Джимми Коуфи не верит собственным ушам. Известно, что в Бронксе присяжные — народ непредсказуемый, но как раз на Мак-Гигана, Коуфи считал, можно положиться как на каменную гору. Он мало того что белый, но вдобавок еще ирландец, всю жизнь протрубивший в Бронксе, уж он-то должен понимать, что Джимми Коуфи — сам ирландец и достоин всяческого уважения. Но оказалось, что этому старику Мак-Гигану некуда время девать и он слишком много думает, дофилософствовался до того, что засомневался даже в таких людях, как Вилли Франсиско.

Крамера смешит растерянность судьи Мелдника. Но к Джимми Коуфи он исполнен сочувствия. Крамер и сам находится в 62-й секции по аналогичному поводу в связи с такой же типичной бодягой, и ему тоже вполне может угрожать такая же дурацкая осечка. Он должен присутствовать при том, как адвокат Джерард Скалио будет выступать с ходатайством о привлечении свидетелей по делу братьев Хорхе и Хуана Терцио, «пары круглых болванов». Они предприняли на пару попытку ограбить корейскую бакалейную лавку на Фордхем-роуд, но не сообразили, какие кнопки нажать на кассовом аппарате, чтобы извлечь выручку, и вынужденно довольствовались двумя золотыми кольцами с руки одной покупательницы. Это так возмутило некоего Чарли Эспозито, тоже покупателя, что он бросился за ними вдогонку, схватился с Хорхе и, повергнув его наземь, сказал: «Знаешь, кто вы такие? Пара круглых болванов». Хорхе оскорбился, вытащил из-за пазухи револьвер и выстрелил тому прямо в лицо. Насмерть.

Типичнейшая бодяга.

Буря в стакане дерьма бушует все яростнее, Джимми Коуфи в полном отчаянии закатывает глаза. А Крамер предается сладостным предвкушениям. Сегодня вечером они наконец встретятся, он и Девушка, которая Красит Губы Коричневой Помадой…

Ресторан «Маддауни», Ист-Сайд, угол Третьей авеню и Семьдесят восьмой улицы… неоштукатуренные кирпичные стены, светлое дерево, медь, узоры на стекле, висячие растения… За столиками прислуживают будущие актрисы… кругом знаменитости… Но никакой помпезности и сравнительно недорого, так, во всяком случае, ему говорили… Бодрящий гомон манхэттенской молодежи… Это — Жизнь… Столик на двоих… И вот он видит перед собой несравненное лицо мисс Шелли Томас.

Слабый, робкий внутренний голос советует ему воздержаться, по крайней мере повременить. Но дело в суде уже закончено, Герберт 92-Икс осужден по заслугам, присяжных распустили. Что худого, если он встретится с одной из бывших присяжных и расспросит ее, как у них проходило обсуждение? Да ничего, конечно… вот только утверждение приговора еще не спущено сверху, так что, формально говоря, дело пока не завершено. Разумнее было бы подождать… но ведь мисс Шелли Томас теперь, когда она больше не вдыхает пьянящий воздух преступности, может за это время очухаться, протрезветь — и что для нее тогда чары молодого и бесстрашного прокурорского помощника, обладающего даром красноречия и могучими грудинно-ключично-сосцевидными мышцами?

Другой голос, громкий и мужественный, задает ему вопрос: что же, он так всю жизнь и будет осторожничать и мелочиться? Крамер расправляет плечи. Решено, свидание состоится. Все правильно. Как затрепетал ее голосок! Можно подумать, что она ждала его звонка. Сидит там у себя в редакции «Пришкер и Болка», в самом центре Настоящей Жизни, в стеклянно-кирпичных стенах, за белыми трубчатыми перилами, как в музыкальных клипах Эм-Ти-Ви, но сердечко-то все еще колотится в такт с биением жизни в диких дебрях Бронкса, и душу переполняет восторг перед теми, кто силен и храбр и не даст поблажки хищнику… Крамер словно видит ее перед собой… Он крепко зажмурился… Вот! Густые каштановые волосы, алебастровое лицо, коричневые губы…

— Эйт Крамер! — Он открывает глаза. Это секретарь. — Тебя к телефону.

Он берет трубку, телефон прямо тут же, у секретаря на столе. На помосте Мелдник, охваченный зеленым ужасом, все еще совещается, голова к голове, со Стедманом. Вилли Франсиско по-прежнему надрывается, орет: «Йо! Эй! Йо!»

— Крамер, — говорит Крамер.

— Ларри, это Берни. Ты видал сегодняшний номер «Сити лайт»?

— Нет.

— Там на третьей странице большая статья про дело Генри Лэмба. Что будто бы полиция тянет резину. И мы будто бы тоже. Ты будто бы сказал этой миссис Лэмб, что сведения, которые она тебе сообщила, бесполезны. Статейка дай боже.

— Что-о?

— По имени тебя не называют, а только — «представитель Окружной прокуратуры».

— Но это совершенная стопроцентная херня, Берни! Я сказал прямо наоборот. Что она дала нам очень важную зацепку! Но просто этого еще недостаточно, чтобы завести дело.

— Ну так вот, Вейсс совершенно ополоумел. Прыгает на стенки и обратно отскакивает. Милт Лубелл возникает каждые три минуты. Ты что там сейчас делаешь?

— Жду допроса свидетелей в деле братьев Терцио, ну, этих круглых болванов. Дело Лэмба! Ну и ну! Надо же. Милт позавчера говорил, что звонил какой-то тип из «Сити лайт», англичанин один, чтоб ему, — но это же черт-те что! В деле сплошные прорехи, Берни, я надеюсь, ты сам понимаешь.

— Да, как же, слушай, попроси отложить круглых болванов и дуй сюда.

— Не могу. К Мелднику не подступишься, он сидит на помосте и держится за голову. Тут один присяжный взял назад свое обвинительное решение по делу Вилли Франсиско. У Джимми от злости дым валит из ушей. Все застопорилось, покуда Мелдник не отыщет кого-нибудь, кто надоумит его, как поступить.

— Франсиско? Ах, Франсиско! Кто там сегодня секретарь, — Эйзенберг?

— Да.

— Дай-ка мне его на минуту.

— Эй, Фил, — зовет Крамер. — Тебя просит к телефону Берни Фицгиббон.

Пока Берни Фицгиббон разговаривает с Эйзенбергом, Крамер, обойдя вокруг секретарского стола, собирает свои записи по делу братьев Терцио. Подумать только! Чтобы несчастная вдова миссис Лэмб, которой посочувствовали даже Мартин с Гольдбергом, и вдруг оказалась такой змеей подколодной! Где бы взять газету? Крамеру не терпится прочесть своими глазами. Он приблизился к столу судебного стенографа, или судебного репортера, как по старинке именуется эта должность, — долговязого ирландца Салливана. Салливан, поднявшись от своей стенографической машинки под судейским помостом, стоит и потягивается. Ему тридцать с небольшим, у него густые прямые волосы, как соломенная кровля, и вообще он красив и прославлен — или ославлен — на весь Гибралтар как большой франт. Вот и сейчас на нем пиджак из великолепного твида, мягкого, высококачественного, с искрой цвета натурального шотландского вереска. Крамер и через миллион лет не сможет себе позволить такую роскошь. К Салливану подходит ветеран судебной палаты Джо Хаймен, который руководит работой судебных репортеров.

— В этой секции дальше идет убийство. С ежедневными отчетами. Ты как насчет убийства?

Салливан отвечает:

— Опять? Побойся бога, Джо. У меня же только что прошло одно убийство. И сразу второе? Это же до вечернего отбоя работка. А я билеты в театр купил. По тридцать пять долларов штука.

— Ну, ладно, ладно. Возьмешь тогда изнасилование. На изнасилование еще никто не назначен.

— Блин. Слушай, Джо, — говорит Салливан. — Изнасилование — это тоже до ночи тут торчать. Почему обязательно я? Вон Шейла Польски сколько месяцев рядом с присяжными не сидела. Возьми да поручи ей.

— У нее спина болит. Она не может сидеть так долго.

— Это у нее-то спина болит? Ей-богу, человеку двадцать восемь лет!.. Просто в любимчиках ходит, вот и вся болезнь.

— Все равно…

— Надо устроить собрание. Мне лично надоело всегда за всех отдуваться. Обсудим, кому что поручают. И кто филонит.

— Ладно, — говорит Хаймен, — давай так. Ты возьми это изнасилование, а на будущую неделю я запишу тебя на календарные разборы, половинный рабочий день. О'кей?