Билет на ладью Харона - Василий Звягинцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А почему ты ко мне с этим обращаешься? Чего не к Сергею?
– Если бы мы сейчас в окружении находились, в тылу врага или как там, в Пятигорске, у него бы и спросила. А сейчас мне кажется, что вот в этом ты лучше разбираешься.
– Спасибо. Только в происходящем мы все одинаково разбираемся. То есть – никак. Но если тебя просто мнение мое интересует, отвечу так – скорее всего, выберемся. Возможно, предчувствие, но скорее все же логика. Как правило, если есть вход, должен быть и выход.
– Всегда?
– Я сказал – как правило. А исключение потому и исключение, что логическому объяснению плохо поддается.
– Ну, спасибо, утешил. Значит, вместе будем надеяться.
Снова помолчала, не столько куря по-настоящему, сколько внимательно наблюдая за удлиняющимся столбиком белесого пепла.
– А я, знаешь, вчера в комнате под кроватью журнал нашла. На английском. «Ньюсуик» называется. Прочитала от корки до корки. Странный здесь мир, непонятный. И гораздо хуже нашего. Не хотела бы в нем навсегда остаться.
– Так в нем ты и не останешься. Он тоже где-то… сбоку. Но, наверное, с другого.
Татьяна встала.
– Давай походим, а то сидеть холодновато становится.
Действительно, ее льняная курточка поверх майки не согревала, а температура была градусов около пятнадцати. Если не ниже. Солнце хотя уже поднялось над гребнем гор, но пока не припекало.
– Странный это мир, – повторила Татьяна. – Государств в нем очень много, вроде как равноправных, не то что у нас. Нечто вроде нашего «Союза» в нем тоже существует, только называется «НАТО». Россия в него не входит, иногда враждует, иногда дружит.
В России, кажется, идет война, «чеченская», как ее называют. «НАТО» собирается воевать с «Ираком», с «Северной Кореей», еще с какой-то «Осью зла». Из одного номера сразу все не поймешь, они же пишут об очевидных для них вещах, ничего не поясняют, – Татьяна развела руками, словно извиняясь за свою непонятливость.
– Естественно. Ничего, в какой-нибудь город приедем, сколько угодно газет и журналов наберем. На подходящих языках. Я тоже вчера кое-что пролистал, но исключительно на иврите. Судя по картинкам, живут они веселее нас. Машины – закачаешься! Виллы, рестораны, пляжи океанские… Хотя военные сюжеты тоже есть, но немного. Короче, ехать будем, своими глазами увидим…
– И как же оно так получиться могло – на одной и той же земле две такие разные цивилизации?
– Их, может, не две, а двадцать две или еще больше. Сергей вон тоже что-то совсем особенное видел. Мир, где большевики еще в Гражданскую победили. А если вообразить, что почти каждое событие в истории имеет несколько вариантов и все они воплощаются, так параллельных миров вообще миллионы. Как это Маштаков того ученого назвал, кто все это обосновал и доказал? Эверетт, кажется.
Беседуя таким метафизическим образом, они обошли почти всю территорию заставы и вернулись к исходной точке.
– Хорошо поговорили, – подвела итог Татьяна. – Пойду Майю разбужу, и начнем завтрак готовить. Когда выезжать решили?
– Да как соберемся, так и поедем. Здесь нам делать нечего.
Она ушла, а у Вадима осталось отчетливое ощущение, что девушка хотела поговорить еще и о чем-то другом. Только не решилась или не нашла подходящего повода.
…Из шести автомашин, которые имелись на заставе, Тарханов выбрал желто-зеленую «Volvo» (как было выложено большими накладными буквами над радиаторной решеткой), наиболее похожую по конструкции на те, с которыми он привык иметь дело.
То есть все педали и прочие основные элементы управления располагались на привычных местах, а непонятного и неизвестного назначения кнопки, тумблеры и прочие циферблаты на поступательное движение автомобиля в нужном направлении как бы и не влияли. Если их зря не трогать. Хотя наверняка имели какой-то рациональный смысл. Иначе зачем же они?
Грузовик с коротким тупым капотом и широкой, трехместной, кабиной некоторое время под управлением полковника покрутился по территории заставы, продемонстрировал свою способность двигаться передним и задним ходом, после чего подрулил к воротам.
– Экипаж, по машинам. Дамы – в кабину, прочие – в кузов.
Прочие, то есть Ляхов с Розенцвейгом, сначала забросили в кузов ящик с примерно недельным запасом продовольствия, две упаковки пластмассовых бутылок воды, ящик патронов к здешним автоматам и четыре канистры бензина.
На первый случай хватит, поскольку в ближайшем подходящем месте они предполагали собраться в дальний путь гораздо основательнее. Чтобы в открытом кузове было не холодно в движении, прихватили несколько солдатских одеял.
– Так что, Львович, куда едем? – спросил Тарханов.
– Я хотел – в Хайфу, ко мне домой, но теперь там никакого дома, разумеется, нет. Поэтому предлагаю сразу в Бейрут. Это километров полтораста по грунтовкам и грейдерам, в нашем, конечно, варианте, как здесь – не знаю, а потом двадцать по асфальту – и Бейрут. Ближневосточный Париж.
– Так – значит так. По-вашему я читать не умею, но в карте разберусь.
В чужой офицерской планшетке, почти одинаковой, что в том, что в этом времени, под целлулоидом у него лежала карта-километровка, захватывающая территорию от северного берега Тивериадского озера и как раз до южных пригородов Бейрута.
– Поехали…
Машину, с рессорами, рассчитанными на пять тонн груза или на перевозку взвода солдат с полным снаряжением, а сейчас почти пустую, здорово потряхивало на бесчисленных выбоинах горной дороги. Но все равно ехать было приятно.
Ляхов с Григорием Львовичем сначала закутались в два одеяла каждый, но тут же оказалось, что это неудобно. Сползают все время, поддергивать приходится, у горла руками придерживать, и через полчаса Вадим сообразил, ножом выкромсал дырки посередине, и получились натуральные мексиканские пончо. Теперь ничто не мешало радоваться жизни.
Особенно учитывая, что, из профессионального интереса осмотрев пограничный медпункт, Ляхов и там нашел банку с притертой пробкой. Хорошая банка, литра на два.
Что интересно, неведомый еврейский коллега прятал ее точно там же, где и сам бывший капитан медслужбы Российской армии. Граммов триста Ляхов развел пополам, перелил в пресловутую фляжку и высыпал туда для улучшения вкуса и качества горсть таблеток витамина «С» с глюкозой. Остальное убрал, опять же в известное – но теперь только ему одному – место.
Выпили, закусили галетой, не слишком вкусной, но в том ли дело!
Вадиму вдруг захотелось петь. Самое время и место. Петь он любил с самого детства, знал массу популярных песен и романсов, а также оперных арий. Но, терпимо относясь к предрассудкам окружающих, избегал делать это публично. Зато сейчас шум мотора и свист ветра отлично скрадывали дефекты его вокальной подготовки.
Для начала он вспомнил арию варяжского гостя.
Исполнял он ее со вкусом и страстью настоящего Рюриковича, в консерватории тоже наверняка не обучавшегося.
Розенцвейг, улыбаясь, кивал в такт могучим раскатам ляховского голоса.
Завершив финальную руладу: «Уг-г-р-р-ю-ю-м-мо мо-р-р-р-е!» – Вадим прокашлялся. Все-таки связки он несколько перенапряг. Привычно потянулся к фляжке, но генерал мягко отстранил его руку.
– Подождите, маэстро. С утра – не хватит?
– Да и хватит, – легко согласился Ляхов. – Это ж я так, для настроения. А кроме того, какое значение имеет? Теперь. Это же там думать надо было, когда пить, когда не пить. А здесь дорожной полиции нету, начальства, которое бдит, – тоже, на службу ходить не надо. Если мордой в землю падать начну, нехорошо, конечно. В ином же случае…
– Это вы зря, Вадим Петрович. Видел я разных людей. Не таких жестких, как вы, но тоже… Конечно, сейчас оправдания есть. Состояние аффекта и все такое прочее… Но если мы выжить хотим в предлагаемых обстоятельствах, я бы предложил… Ну, если и не совсем сухой закон, то строгую регламентацию. Иначе… Мы и до Москвы не доедем, независимо, есть там шанс возвращения или нет.
– Бросьте, Львович. Это я-то – жесткий? Да я мягкий, как пластилин. Мне отец, Петр Аркадьевич, еще когда говаривал: «Ах, Вадик, Вадик, пропадешь ты от своей мягкости и доверчивости».
Подумал немного, мечтательно улыбаясь, после чего добавил. Как ему сейчас казалось – в тему:
– У меня шесть уже лет в полном распоряжении по восемнадцать килограммов чистого спирта на полугодие плюс жалованье позволяет не ограничивать себя, и тем не менее девяносто процентов своего служебного и личного времени я абсолютно трезв. Это сейчас вот оттянуться захотелось.
Только… Вы вообще-то умную вещь сейчас сказали. Надо нам как-то определиться с распорядком жизни, правилами поведения и тому подобным. Это в нашем времени мы руководствовались вековыми, можно сказать, стереотипами, а в невероятной обстановке…
– Понимаю, Вадим, понимаю. Зря вы скромничаете. Та мягкость, о которой говорил ваш уважаемый родитель, и то, что хотел до вас довести я, – совершенно разные вещи. Удивительно, но вы у нас, получается, самый здравомыслящий и озабоченный психологическим состоянием коллектива человек. Вовремя увидели возможные проблемы, и загорелось вам немедленно расставить все точки над буквами русского алфавита. Но я бы не советовал…