Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932 - Джим Фергюс

Интересное чтение, маленький братец, хотя должна сказать, что в некоторых вещах вы совершенно не ориентируетесь. Во-первых, вы совершенно, совершенно ничего не понимаете в женщинах – во мне, в la niña bronca или в ком-нибудь еще, – но это понятно, разумеется, разве семнадцатилетний крошка может что-нибудь понимать? Кроме того, страшно забавно, что современные фотографы воображают себя этакими этнографами-любителями, способными постичь суть культуры посредством «моментальных снимков». А между тем этот подход глубоко неадекватен, не говоря уж о том, что ненаучен.

Вот почему я, стараясь сохранить для вас ваши блокноты, не говоря уже о камере, и держа их у себя, решилась сделать в ваше отсутствие несколько записей. Вдруг да они уцелеют, когда все это закончится, вдруг вы сюда вернетесь, вдруг вы захотите прочесть то, что я считаю нужным написать? Пока что мне удалось убедить моих хозяев-апачей, что эти блокноты – в еликое колдовство и их нельзя трогать под угрозой навлечь на себя ужасное несчастье. Среди множества полезных знаний, которые я приобрела, живя у яномами в Бразилии, есть и понимание того, что всем туземцам свойственно некое опасливое благоговение перед записанным словом. Поскольку их собственные языки разговорные, а не письменные, они приписывают книгам и тем, кто их создает, магические свойства. В частности, по этой причине миссионерам удавалось распространять среди туземцев Библию: на них производило огромное впечатление, что книга вмещает в себя столько разных героев и их приключений. Что же это, если не магия?

Прежде всего, Недди, я хочу прояснить несколько вещей. В записях, касающихся меня, вы слишком увлеклись романтической (или, точнее, сексуальной) частью моей жизни. Меня задевает это ваше сугубо «мужское» отношение ко мне. Приходится напомнить, что я присоединилась к экспедиции исключительно ради научной работы «в поле», в которой традиционно отказывают женщинам-этнографам. Нам (в смысле – ж енщинам) предоставляют возможность вести исследования в библиотеках и в университетах, другими словами, заниматься интерпретацией полевой работы, проделанной нашими более сильными, выносливыми и удачливыми коллегами-мужчинами. Но я выросла «в поле», хотя и во многом под крылом отца (во всех смыслах слова), и когда получила профессию, не пожелала работать в качестве обладающей научными званиями секретарши коллеги-мужчины. В настоящее время я нахожусь там, где всегда мечтала быть – в самом что ни на есть «поле», среди самых что ни на есть диких апачей. Любой американский антрополог, неважно, мужчина или женщина, счел бы это великой профессиональной удачей.

И все-таки должна признать, что, учитывая обстоятельства последних сорока восьми часов, я не так уж далеко продвинулась в своей карьере. Вместе с тем, по иронии или даже несправедливости судьбы, в то время как антрополога-мужчину превознесли бы за то, что он сумел так близко подобраться к объекту наблюдения, в прямом смысле слова «близко», я уверена, что меня как женщину обвинят в том, что я не блюду профессиональную объективность, или еще в чем-нибудь гораздо хуже. И хотя я отнюдь не убеждена, что американские антропологи в полевой работе верно понимают разграничительную линию между наблюдением за предметом исследования и погружением в него, боюсь, что мое превращение в рабыню пользующегося дурной славой воина-апача сочтут непозволительным нарушением этой линии.

Впрочем, вас, маленький братец, антропологическая методология совсем не интересует, поэтому я просто приведу здесь мои замечания, расскажу свое видение той истории, которая началась с вас, поведаю о том, что происходит сейчас и чего вы знать не можете, а также немного о том, что случилось намного раньше, чего вы тем более не знаете. Понятно, что мысль о том, уцелеют ли эти записи, сейчас всех нас мало волнует, уж точно меньше, чем мысль о том, уцелеем ли мы сами. И все-таки писать эти заметки – большое утешение, не правда ли? Занесение своих мыслей в блокнот дает какую-то иллюзию бессмертия, точно так же, как неизлечимо больным порой кажется, что они, может быть, не умрут, потому что забронировали билеты на поезд.

Кое-какие факты вы обязательно должны узнать, Недди. И то, что произошло именно со мной, и то, что я собрала по крупинкам за то время, что нахожусь здесь. Они не из тех, что вместятся в ваш видоискатель, их не запечатлеешь с помощью фотографий и даже не опишешь в дневниковых записях, где фиксируют события дня. В этом Толли совершенно прав.

После того как вы, Альберт и Толли ушли, главным моим делом стало поддержание жизни несчастного Браунинга и создание ему максимально удобных в наших обстоятельствах условий. В поселке под нами стояла тишина, костры догорели до едва мерцавших угольев. Когда Браунинг снова задремал, я выбралась из пещеры. Что за зрелище предстало моим глазам! Площадка, на которой мы танцевали, больше всего напоминала поле после битвы или после мощной эпидемии чумы: повсюду вповалку валялись не подававшие признаков жизни тела, стояла нестерпимая вонь от смеси дыма, ружейного пороха и блевотины. Гуляки безмятежно спали в предутренней тишине, некоторые, правда, храпели, а кое-кто стонал или невнятно бормотал свой пьяный бред. Внезапно откуда-то высунулась вялая рука и ухватила меня за лодыжку, но я вырвалась и поспешила прочь.

Не без труда я отыскала вигвам, где я вас штопала, и переоделась там в мои собственные вещи – сапоги, бриджи и куртку. Я захватила одеяло, ваш кофр с камерой и штативом и эти самые блокноты, отыскала немного вяленого мяса и какие-то лепешки, чтобы отнести Браунингу, даже если он еще не съел то, что приносила девочка. Потом спустилась к ручью и наполнила водой глиняный кувшин. Вода была свежая, холодная и великолепно искрилась в первых лучах зари, что при других обстоятельствах могло бы показаться жизнерадостным.

Браунинг проснулся, как только я вошла в пещеру. Он казался вялым, плохо ориентировался в пространстве и стал еще бледнее, чем раньше. Я спросила его, как он себя чувствует.

– Все как в тумане, мисс, по правде говоря, – ответил он. – Ужасно болит голова.

– Выпейте водички, – я поднесла кувшин к его губам. – Я принесла вам кое-что поесть.

Он попил.

– Ах, мисс, как это мило с вашей стороны, – поблагодарил он. – Однако у меня совсем нет аппетита.

– Мы с вами остались одни, мистер Браунинг, – с казала я. – Только вы и я. Может быть, вы будете называть меня Маргарет? А я вас – Гарольд.

– Очень хорошо, Маргарет.

– Правда же, так гораздо лучше?

– Правда, – сказал он и улыбнулся… милый, дорогой наш Браунинг… благородная душа. – Как вы думаете, мисс… ох, простите, пожалуйста, как вы думаете, Маргарет,