Тургенев - Юрий Лебедев

Живая любовь ко всему живому коренится не только в природной мягкости характера Тургенева. Она вынесена им из народной глуби, из непосредственного общения с культурой русского крестьянства. В тургеневском рассказчике привлекает редкий талант приобщения к народному миросозерцанию. Как и Касьян, он тоже человек бессемейный, непоседа и правдолюбец, скитающийся по Руси. Как Ермолай, он тонко чувствует лес вплоть до каждого дерева и каждой птицы в нём, степь вплоть до каждого насекомого и каждой былинки в ней. Герои книги «живут одной жизнью» с её автором, одаренным тем же национальным складом ума.

Удивителен с этой точки зрения «Бежин луг»: в нём как в капле воды отражается неподдельный демократизм поэтического мироощущения Тургенева, характерный для книги в целом. «Бежин луг» — живой художественный организм с динамичным, стремительно развивающимся сюжетом. Всё в нём движется от мрака к свету, от тьмы к солнцу, от загадок и тревожных вопросов к их разрешению. Рассказ открывается впечатляющей картиной одного из июльских дней. Утренняя заря, разливаясь «кротким румянцем», пробуждает в памяти читателя Калиныча с лицом, кротким и ясным, как вечернее небо, а вслед за ним и других героев с поэтическим складом души, уже неотделимых от устойчивого в книге пейзажного лейтмотива. Люди и природа дышат здесь одной жизнью, «помнят» друг о друге, выступают как органы единого и живого существа.

Душою этого единства является личность автора, Тургенева, слитая с жизнью народа, с глубинными пластами русской и даже праславянской культуры. Из этого бездонного источника черпает она свою поэзию. «Солнце — не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное — мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый её туман... Но вот опять хлынули играющие лучи, — и весело и величаво, словно взлетая, поднимается могучее светило». Солнце здесь — как всесильное божество, излучает жизнь, одухотворяя и просветляя окружающий мир. Читатель забывает о поэтической условности картины; вместе с автором он любуется сиянием живого и ласкового существа, которое пронизывает всё какой-то «трогательной кротостью», вызывает в сухом и чистом воздухе запахи полыни, сжатой ржи и гречихи, облегчает земледельцу уборку хлеба.

Поклонение солнцу встречается в многочисленных памятниках народной культуры, от старинных песен и крестьянских обрядов до «Слова о полку Игореве». «Исчезающее вечером, как бы одолеваемое рукою смерти, оно постоянно, каждое утро, снова является во всем блеске и торжественном величии, что и возбудило мысль о солнце, как о существе неувядаемом, бессмертном и божественном. Как светило вечно чистое, ослепительное в своем сиянии, пробуждающее земную жизнь, солнце почиталось божеством благим, милосердным; имя его сделалось синонимом счастья <...> карателем нечистой силы мрака и холода, а потом и нравственного зла — неправды и нечестия», — писал глубокий знаток поэтических воззрений крестьян на природу, современник Тургенева А. Н. Афанасьев.

Чародей русского художественного слова, Тургенев будит застывшие в языке народные предания и поверья, легко касается мифологических первооснов национальной памяти. Французский критик Мельхиор де Вогюэ замечал, что в «Бежине луге» поэт «заставил говорить землю, прежде чем заговорили дети, и оказалось, что земля и дети говорят одно и то же». Поэтическое чувство природы у Тургенева развивается в русле национального мифопоэтического мышления: просыпаются спящие в словах древние смыслы, придающие картине природы поэтическую образность, согласную с духом тех народных легенд, которые рассказывают крестьянские ребятишки в таинственную ночь у костра.

Местность, по которой блуждает Тургенев близ родового гнезда своего отца, издревле питала народную фантазию и служила источником многочисленных легенд. Земляк Тургенева, писатель-этнограф И. П. Сахаров, еще в 1831 году записал в своем дневнике: «Чаплыгинское городище находится в Чернском уезде, в имении г. Тургенева, при реке Снежедок. Ныне все это городище поросло березняком и изрыто кладокопальщиками. В деревнях есть предание, что в этом городище скрываются сокровища, а потому многие из поселян принимали на себя труд разрывать землю в городищах для открытия кладов». По народным преданиям, собранным современным ученым и краеведом В. А. Громовым, клады Чаплыгинского городища подле Бежина луга «зарыл местный разбойник Кудеяр, имевший здесь в стародавние времена свой притон».

В лесной части Орловской губернии вплоть до начала XX века крестьяне называли много мест, где скрыты клады Кудеяра. Говорили, что «над камнями, прикрывающими эти сокровища, не только вспыхивают огоньки, но два раза в неделю, в 12 часов ночи, слышен бывает даже жалобный плач ребенка». А в селе Козьем на берегу Красивой Мечи бытовало старое предание о погибели троицкого хоровода. «Был год худой и неурожайный, были знамения на войну и мор, носились по селам худые толки о большой беде, о великом горе. Народ жил кручиною всю весну: никто не смел песни спеть, никто не думал о хороводах. Наступил Троицын день. Молодежь не стерпела и вышла в поле разыграть хоровод. Долго старики уговаривали молодых забыть про веселье. Молодые поставили на своем... Вдруг налетела грозная туча, ударил гром — и весь хоровод обратился в камни. С тех пор, говорят старики, каждый год на этот день воют камни и вещают всем беду неминучую».

Народными легендами навеяно «странное чувство», испытанное охотником в глухой лощине, на дне которой «торчало стоймя несколько больших белых камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания». Душевный мир охотника захвачен поэзией сказаний и поверий, излучаемых во мраке ночи древней дедовской землей. Есть в жутковатой тургеневской ночи далекие отголоски славянских представлений о божестве мрака. «С закатом дневного светила на западе, — писал А. Н. Афанасьев, — как бы приостанавливается вечная деятельность природы, молчаливая ночь охватывает мир, облекая его в свои темные покровы». И у славян «сложилось убежденье, что мрак и холод, враждебные божествам света и тепла, творятся другою могучею силою — нечистою, злою и разрушительною».

Еще не прозвучали рассказы Кости о заблудившемся в лесу Гавриле, Ильюши о лешем, который долго водил по лесу заплутавшего мужика, а потерявшийся охотник уже кружит и кружит по незнакомым местам, пока вдруг не оказывается «над страшной бездной». Всё, что совершается с ним, напоминает читателю обычные проделки лешего, который нарочно путает, или, по народному выражению, обходит странствующих по лесу, с умыслом переставляет дорожные приметы и, наконец, заводит человека в гиблое место — в овраг или в болото, а то и на край обрыва.