Голд, или Не хуже золота - Джозеф Хеллер

Он был недоволен собой и знал, что любые надежды перемениться беспочвенны. Когда после смерти Менди два года назад Эстер осталась вдовой, безразличие Голда к своей старшей сестре сразу же трансформировалось в агрессивную, недремлющую подозрительность и неприязнь. Он испугался, что его тем или иным образом могут в это втянуть. Но ничего такого не случилось. Вскоре после этого его охватило раскаяние; это случилось, когда он заметил подобные же изменения в Гарриет: ее более чем тридцатилетние родственные чувства ко все членам семьи Сида сменились сдержанной антипатией. Она тоже боялась, что может оказаться втянутой, и принимала меры, чтобы уменьшить потери.

Голд со времени смерти Менди не бывал на похоронах. Только небольшая часть из тех, кто собрался в синагоге в Бруклине, поехала тогда на лонг-айлендское кладбище. Стоя среди резных каменных надгробий, Голд лениво думал о том, что на его похороны народу придет еще меньше. Потом он вспомнил, что в завещании распорядился о собственной кремации без каких-либо обрядов или поминальных служб. А еще он вспомнил, что, кроме этого распоряжения, оставил и такое, по которому все его органы и ткани пойдут на нужды медицинской науки. На похоронах Менди он сделал себе зарубку в памяти исправить завещание. Теперь он вспомнил, что забыл это сделать. И еще он вспомнил, что это все равно ничего не изменит. Из жизни еврея никуда не выкинешь и то, что едва он успевает умереть, как его тут же закапывают в землю, и никто просто не успевает найти и прочитать какое-то сраное завещание.

СИД уже был у стойки и приветствовал появление Голда с безмятежным радушием легкого опьянения. — Вот это ресторан, малыш. Кажется, я уже видел парочку телевизионных ведущих и журналистов. А какие девочки!

Но Голд видел только Помроя и Либермана, которые направлялись к выходу. Помрой тактично прошел мимо, не произнеся ни слова, так как Голд в этот момент отвернулся лицом к Сиду. Но этот болван Либерман сделал вираж и, растолкав локтями Голда и Сида, протиснулся между ними к стойке, он уронил на пол пепельницу и, не глядя, с видом голодного неандертальца сунул загребущую лапу в центр тарелочки с орешками.

— Тут палят из всех стволов. — Когда Либерман говорил, у него изо рта во все стороны разлетались пережеванные орешки, а когда замолкал — в рот летели новые. — По поводу этой твоей статьи. Я думал, она традиционная, спокойная, интеллигентная, ортодоксально-неоконсервативная. Но тут говорят, что она нигилистическая и всё отрицающая.

Голд, уперев ладонь в лицо Либермана, с силой оттолкнул его от стойки.

— Это мой брат Сид. А это Максвелл Либерман. Вы, может быть, помните друг друга по Кони-Айленду.

— Называйте меня Кузнечик. Ты и в самом деле говоришь, что все намеченное, даже намеченное нами, не сбывается?

— Конечно, — добродушно сказал Сид, пока Голд формулировал научный ответ.

— Не понимаю, почему вокруг нее подняли столько шума, — сказал Либерман. — Она либеральная или консервативная?

— И то, и другое, — сказал Сид.

— Сид, — сказал Голд, — дай все же буду отвечать я.

— Так ведь ты все никак не можешь решиться, малыш, — игриво ответил Сид. — Даже когда он был мальчишкой, я всегда принимал решения за него.

— Вы хотите сказать, — спросил Либерман со сдержанным раздражением, обращаясь к ним обоим, — что все попытки политических или социальных реформ не удались?

— Не, — сказал Сид.

— Сид!

— Он не говорил этого, — продолжал Сид в сатирическом воодушевлении. — Он сказал, что они не сбылись.

— Индустриализация? Рабочее движение? Интеграция? Конституция? Демократия, коммунизм, фашизм? Бесплатное образование? Свободное предпринимательство? — Теперь Либерман обращался только к Сиду. — Вы хотите сказать, что это не сбылось?

— Так, как было намечено, — уточнил Сид.

— Никоим образом?

— Спросите у него, — Сид большим пальцем указал на Голда. — Это он написал.

— Но вы ведь читали ее, да?

— Нет, — сказал Сид. — Вы уж меня не впутывайте.

— Ну, так что? — настаивал Либерман в таком тоне, что не ответить ему было невозможно. — Ты и на самом деле считаешь, что все надежды улучшить что-либо обречены на провал?

— Я не совсем так говорил.

— Он говорил, что они не сбудутся.

— Сид!

— Какая разница?

— Две.

— Две?

— Две большие разницы.

Голд вспомнил про свою неприязнь к Либерману и внезапно почувствовал, что ему доставляет удовольствие то, с какой легкостью его старший брат разговаривает с этим типом. Глаза Помроя смотрели с привычным неистребимым пессимизмом.

— Как дела? — участливо спросил Голд.

— Процветаю, — похоронным тоном признался Помрой, словно сообщил, что у него злокачественная опухоль на сердце.

— Прими мои соболезнования, — сочувственно сказал Голд.

— Наверно, могло быть и хуже.

— Могло быть вообще из рук вон, — сказал Голд. — В один прекрасный день ты мог бы стать президентом этой компании и тянуть лямку до конца своих дней.

— Прикуси язык.

— Где еще ты бы хотел оказаться?

— А лучше откуси его совсем.

— Одно я вам могу сказать с полной уверенностью, — авторитетно заявил Сид, оплатив счет прежде, чем Голд успел возразить. — Любое действие, направленное на социальное улучшение в одном направлении, вызывает равное противодействие в противоположном направлении. Верно, малыш? — От такого заявления Либерман окаменел и, как ни странно, не нашел что сказать. — Давай-ка поедим. Значит, ты едешь в Акапулько, а? — такими словами начал разговор Сид, когда они уселись за столик и Голд заказал еще выпивку.

— Об этом я не хочу говорить, — сразу же ответил Голд, закрывая тему. — Что будем делать со стариком?

— Я последнее время получаю от него огромное удовольствие, — мягко сказал Сид.

— Могу себе представить. Гарриет тоже не хочет, чтобы он здесь оставался.

— Меня больше не очень беспокоит, чего там хочет Гарриет, — тихо признался Сид. — Я ведь вроде как люблю его, Брюс, а ему уже недолго с нами оставаться.

— Как ты можешь его любить? — спросил Голд. — Он же просто геморрой. Он подло с тобой обходился. Вы с ним всегда ссорились.

— Подло он со мной никогда не обходился, — почти шепотом возразил Сид. — Мы не ссорились.

— Сид, вы с ним вечно ругались. Однажды он выгнал тебя на целое лето. Ты убежал из дома и добрался до самой Калифорнии.

— Я убежал не поэтому.

— Поэтому, Сид, — настаивал Голд. — Роза и Эстер так говорят, и Ида тоже. Да он и сам любит хвастаться, как он тебя выгнал.

— На самом деле все было не так, — сказал Сид. Он избегал взгляда Голда. — Для меня это была возможность посмотреть страну. А подло он со мной никогда не обходился.

— Сид, ты убежал, — мягко напомнил ему Голд. Ему захотелось прикоснуться к руке брата. — Сколько тебе тогда было?

— Четырнадцать или пятнадцать, может быть, шестнадцать. По-моему, я тогда еще учился в школе.

— Почему ты никогда не рассказываешь об этом? — с удивлением спросил Голд. — Наверно, это было ужасно интересно.

— Да, было. Пожалуй.

— И опасно.

Сид на секунду задумался. — Нет, не думаю, что опасно.

— У тебя ведь не было денег, да?

— У меня было несколько долларов. Тогда на дорогах было много народу. Какое-то время я держался с бродягами, они мне помогали. Владелец ранчо в Аризоне предлагал мне постоянную работу, если бы я захотел остаться. И еще мне предлагал работу фермер в Калифорнии. Я видел Голливуд. Но я был рад, что смог вернуться назад, когда лето кончилось. Я не хотел пропускать школу. — Глаза у Сида были влажны, но он, казалось, не знал, что готов расплакаться. И все время на его мясистом лице светилась какая-то странная, печальная и далекая улыбка, словно он весь ушел в размышления.

— Ты с ним поругался, Сид, — гнул свое Голд. — Поэтому-то ты и уехал. Мама так волновалась.

— Я писал ей два раза в неделю. Посылал ей почтовые открытки. Она знала, что я жив-здоров. А папа всегда был очень добрым и мягким человеком и ни с кем не обходился подло. Ему было очень нелегко. — Глаза Сида снова наполнились слезами. По всему лицу у него расплылась улыбка, и минуту он молчал. — У него на руках были все мы, потом началась Депрессия, потом мама много болела, и он сильно волновался и, наверно, из-за этого бывал подловат.

— Ты ведь сказал, что не был.

— На самом деле это вовсе не подлость. Можно я выпью еще?

— Нет, Сид, лучше не надо, — решил Голд. — Вы все, вероятно, многим пожертвовали ради меня, ты, Роза и Эстер, да?

Сид задумался на мгновение, потом покачал головой.

— Нет, малыш, на самом деле все было не так. Если бы тебя не было, нам бы все равно пришлось бы делать то, что мы делали.

— Все расстраивались, что у тебя не было возможности поступить в колледж, — сказал Голд, пытаясь поймать и не отпускать его взгляд. — Разве тебя это не огорчало?