Следователь по особо секретным делам - Алла Белолипецкая

своей химической лаборатории – к нему не подобраться. Причем совпало всё так, что в это же самое время Великанов узнал о связи Данилова с Верой Абашидзе.

– Убежден: это он подслушивал тот разговор, когда Вера уговаривала Данилова уехать из Москвы с нею вместе. А Данилов говорил ей: не могу, у меня есть обязательства по отношению к гражданской жене, – сказал Николай. – И Великанов решил: если Данилов всё-таки надумает покинуть Москву, то непременно возьмет свое оборудование с собой. Так что нужно любыми способами организовать его отъезд.

– Может быть, – предположил Миша Кедров, – изначально Великанов планировал проследить за Даниловым и Верой и убить их раньше, чем они сядут в поезд?

– Или – уже в самом поезде, – кивнул Николай. – Я полагаю, покойный Евграф Иевлев мог видеть Великанова, когда тот следил за Даниловым, покупавшим билет на поезд до Новороссийска. А потом Великанов пытал носильщика, добиваясь от него ответа на вопрос: сказал он об этом кому-то или нет? И не описал ли он кому-нибудь его внешность? Но, похоже, Великанов так ничего от Иевлева и не добился – потому и решил больше на вокзал не соваться. Однако во всем остальном Федору Великанову как будто сам дьявол помогал – точь-в-точь как его отцу когда-то.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Смышляев.

– Я больше чем уверен: Федор Великанов ничего не знал о ледяном призраке до знакомства с Татьяной Рябининой. И вот, представьте себе: от своей любовницы Великанов узнаёт, что её прадед, Артемий Соловцов, был тем самым ямщиком из народной песни! Наверняка Великанов провел соответствующие изыскания, в ходе которых всё подтвердилось. И, по-видимому, он раскопал также информацию о Хомяковых: о Стефании и Платоне Александровиче. И выяснил, как им помог Илья Назарьев.

– И тогда, – сказал Валентин Сергеевич, – он решил достичь своей цели, гарантированно оставаясь вне подозрений: устранить Татьяну Рябинину, после чего Данилов пустится в бега. И захватит с собой алхимические инструменты – которые до этого были надежно спрятаны.

Скрябин коротко кивнул. Да, он тоже считал, что тогда-то у Великанова и зародился его план. Сын шаболовского душегуба понял, что всё невероятным образом совпало: руководитель их следственной группы, Андрей Валерьянович, оказался внуком Ильи Назарьева. Впрочем, именно этому обстоятельству особо удивляться и не стоило – с учетом того, какого рода специалистов пригревал под своим крылом «Ярополк». Возможно, Великанов завел с Андреем Назарьевым разговор о его деде Илье Степановиче и узнал, как можно нейтрализовать дух Салтычихи, стерегущей Ганну.

А для заметания следов ничего лучше и представить было нельзя. Всё указывало бы на то, что с ледяным призраком из всех участников проекта «Ярополк» связан именно Назарьев, а вовсе не Великанов.

И Скрябин гипотетически описал Мише Кедрову и Валентину Сергеевичу, как Федор тайком от всех отправился в Белоруссию. И как в склепе Гарчинских разбил духовскую бутылку Салтычихи. И как после этого стал ждать последствий: хотел проверить, способна ли Ганна и вправду кого-то заморозить. А когда погиб директор льнокомбината, вернулся в Москву и будто невзначай обратил на странный случай внимание руководства «Ярополка».

Но перед тем, покидая Минскую область, Великанов заключил саму Ганну в другую бутылку – подобную той, какую изготовил Илья Степанович Назарьев. И привез её с собой в Москву. А Татьяна Рябинина за время его отсутствия уже успела завести себе нового любовника, и Великанов решил между делом еще и подставить Давыденко – не потому, что он сам любил Татьяну, а чтобы создать еще один ложный след.

– Ну, а что было дальше – вы хорошо знаете, – сказал Николай. – Чтобы скрыть истинный мотив преступления, он заставил Ганну убить и завмага Уварова, и моего соседа – инженера Хомякова.

Когда Николай произносил это имя, что-то внезапно мелькнуло на самой периферии его памяти. Но почти мгновенно нужная мысль и улетучилась. Что-то скверным образом влияло в последнее время на память Скрябина – или кто-то на неё влиял.

2

Федор Великанов положил мертвую немецкую овчарку прямо на кухонный стол – не постеснялся. Да и то сказать: в случае успеха их с сестрой плана – а в успехе он был уверен! – использовать эту кухню по прямому назначению они больше не стали бы.

Правда, клеенку на столе он всё-таки оставил – из чисто утилитарных соображений: чтобы потом завернуть в неё материал. Взяв острый мясной нож, Федор взрезал труп собаки от горла до паха, а затем прямо руками, даже не помогая себе ножом, вырвал собачье сердце. Его сестра – оказавшаяся нервной женщиной, подумать только! – смотреть на это не захотела, сидела сейчас у себя в спальне. И ему пришлось обходиться при этой операции без ассистента. Так что извлеченный орган он просто бросил в кухонную раковину и тут же приступил ко второй части своего действа.

Пустую бутылку из темно-коричневого стекла – вроде тех, в какие разливали лимонад, – он загодя поставил под стол. Её он затиснул на место собачьего сердца и выждал ровно три минуты – сверяясь со своими наручными часами. После чего – не вытаскивая бутылку и действуя на ощупь – он заткнул её деревянной пробкой. А затем осторожно, чтобы эта пробка не выпала, извлек бутылку – держа её двумя руками: за дно и за горлышко.

С минуту Великанов разглядывал сосуд, но никакого содержимого сквозь коричневое стекло не узрел. Равно как и не увидел никаких перемен в мертвой собаке. Так что он решил: время тянуть не стоит. И жахнул со всего маху бутылку об пол, так что темные осколки волной разлетелись по выложенному плиткой полу.

– Ну, вот и всё, – громко произнес Федор и, морщась, вытер окровавленные руки о вафельное кухонное полотенце.

Да, никакого удовольствия от проделанного он не получил. Как не получил он его и тогда, когда познакомил свою любовницу Татьяну Рябинину с тем олухом – Самсоном Давыденко. Познакомил, сознательно рассчитывая: любвеобильную актрису заинтересует этот бугай. И – не ошибся. Так что эта вертихвостка уж точно получила именно то, что заслужила. Что же касается моральной стороны дела, так с этим всё было просто. Мораль, стыд, отвращение – всё это имело значение только для чистоплюев и ригористов, таких, как Николай Скрябин. А всякий здравомыслящий человек обязан был ставить во главу угла одно: личную целесообразность – прямую выгоду для себя самого.

И теперь Федору оставалось только созерцать результат своих действий.