Время, вот твой полет - Рэй Брэдбери

— Я… могу продолжать? Рот Тервиллиджера закрылся:

— Если хотите.

— Этот фильм, — юрист встал и взмахом руки показал в сторону просмотрового зала, — родился из чувства глубокого уважения и дружбы к вам, Джо Кларенс. За своим письменным столом, не воспетый герой кинопромышленности, невидимый, никому не известный, вы влачите свою одинокую маленькую жизнь, а кому достается слава? Звездам. Часто ли бывает, что где-нибудь в Атаванде Спрингс, штат Айдахо, человек говорит жене: «Знаешь, вчера вечером я думал о Джо Кларенсе — замечательный все-таки он продюсер!»? Скажите, часто? Хотите, чтобы я сам сказал? Да никогда вообще! И Тервиллиджер стал думать: как представить миру настоящего Кларенса? Он посмотрел на динозавра, и — бах! — Тервиллиджера озарило! «Да вот же оно, то, что надо, — подумал он. — У мира поджилки затрясутся от ужаса. Вот одинокий, гордый, удивительный, страшный символ независимости, могущества, силы, животной сообразительности, истинный демократ, индивидуальность на вершине своего развития — сверкает молния, гремит гром. Динозавр — Джо Кларенс. Джо Кларенс — динозавр. Человек, воплотившийся в Ящера-Тирана!»

Дыша тихо, но прерывисто, мистер Гласс сел. Тервиллиджер хранил молчание.

Наконец Кларенс пришел в движение, пересек мастерскую, медленно обошел вокруг Гласса, потом, бледный, остановился перед Тервиллиджером. По высокой, худой как скелет фигуре взгляд его прополз вверх, и глаза говорили о неловкости, которую он испытывает.

— Ты так сказал? — спросил он чуть слышно.

Казалось, что Тервиллиджер пытается проглотить что-то.

— Сказал мне. Он страшно застенчивый, — бойко заговорил мистер Гласс. — Слышали вы когда-нибудь, чтобы он много говорил, хоть когда-нибудь огрызался, ругался? Или что-нибудь подобное? Что он очень любит людей, он не утверждает. Но увековечить? Это пожалуйста!

— Увековечить? — переспросил Кларенс.

— А что еще? — сказал старик. — Увековечить как памятник, только движущийся. Пройдет много лет, а люди будут говорить: «Помните тот фильм, «Чудовище из плейстоцена»?» И другие ответят: «Ну конечно! А что?» — «А то, — скажут первые, — что только это чудовище, только этот зверь, один за всю историю Голливуда, был по-настоящему крепок духом, по-настоящему мужествен. Почему? Да потому, что у одного гения хватило гениальности взять прообразом этой твари подлинного, хваткого, умного бизнесмена самого крупного калибра». Вы войдете в историю, мистер Кларенс. Будете широко представлены во всех фильмотеках. Киноклубы будут заказывать вас без конца. Чей успех мог бы сравниться с вашим? Иммануэлю Глассу, юристу, такого не дождаться. Каждый день в ближайшие двести — пятьсот лет где-то на Земле будет идти фильм, в котором главная роль ваша!

— Каждый день? — тихо переспросил Кларенс. — В ближайшие…

— Может, даже восемьсот, почему бы и нет?

— Я никогда об этом не думал.

— Так подумайте!

Кларенс подошел к окну и устремил взгляд на холмы Голливуда; наконец он кивнул.

— Боже, Тервиллиджер, — сказал он. — Я и в самом деле так вам нравлюсь?

— Трудно выразить словами, — ответил, запинаясь, тот.

— Ну так доведем мы или нет потрясающее зрелище до конца? — спросил Гласс. — То, где в главной роли, шагая по земле и повергая всех в дрожь, выступает Его Величество Ужас — не кто иной, как сам мистер Джозеф Дж. Кларенс!

— Да. Конечно. — Кларенс побрел, ошеломленный, к двери, около нее заговорил снова: — Знаете что? Я всегда хотел быть актером!

Он шагнул в коридор и неслышно закрыл за собою дверь.

Тервиллиджер и Гласс стукнулись друг о друга, когда, кинувшись к письменному столу, вцепились жадными пальцами в один и тот же ящик.

— Уступи дорогу старшему, — сказал юрист и сам извлек из стола бутылку виски.

В полночь, после того как кончился закрытый просмотр «Чудовища из каменного века», мистер Гласс вернулся в студию, где все должны были собраться, чтобы отпраздновать выпуск фильма, и обнаружил Тервиллиджера в его мастерской — он сидел один, и динозавр лежал у него на коленях.

— Вас там не было? — изумился мистер Гласс.

— Я не решился. Скандал был грандиозный?

— Скандал?! В восторге все до единого! Чудовища прелестней не видел никто и никогда! Уже говорилось о новых сериях. Джо Кларенс — Ящер-Тиран в «Возвращении чудовища каменного века», Джо Кларенс — тираннозавр в… ну, скажем, «Звере давно минувших веков», и…

Зазвонил телефон. Тервиллиджер взял трубку.

— Тервиллиджер, это Кларенс! Буду через пять минут! Замечательно! Твой зверюга великолепен! Потрясающий! Теперь он мой? То есть к черту контракты, просто как любезность с твоей стороны, могу я получить его и поставить к себе на камин?

— Мистер Кларенс, чудовище ваше.

— Лучше «Оскара»! Пока! Тервиллиджер смотрел на умерший телефон.

— Слава тебе, Господи! Он смеется, он в истерике от радости.

— Возможно, я знаю почему, — сказал мистер Гласс. — После просмотра у него попросила автограф девочка.

— Автограф?

— Сразу как он вышел, прямо на улице. Заставила его подписать свое имя. Первый автограф в его жизни. Он смеялся, когда писал. Его узнали! Вот он, перед кинотеатром, Rex собственной персоной, в натуральную величину, так пусть подписывается! Он и подписался.

— Подождите, — медленно проговорил Тервиллиджер, наливая виски себе и Глассу. — Эта девочка…

— Моя младшая дочь, — сказал Гласс. — Так что кто узнает? И кто расскажет?

Они выпили.

— Не я, — сказал Тервиллиджер.

Потом, взяв каждый за переднюю лапу динозавра и прихватив с собой виски, они вышли к воротам студии ждать, когда появятся лимузины — сплошные огни, гудки и радостные вести.

Удивительная кончина Дадли Стоуна

— Жив!

— Умер!

— Живет в Новой Англии, черт возьми! — Умер двадцать лет назад!

— Пустите шапку по кругу, и я сам доставлю вам его голову!

Вот такой разговор произошел однажды вечером. Завел его какой-то незнакомец, с важным видом изрек, будто Дадли Стоун умер. «Жив!» — воскликнули мы. И уж нам ли этого не знать? Не мы ли последние могикане, последние из тех, кто в двадцатые годы курил ему фимиам и читал его книги при свете пламенеющего, исполнившего обеты разума?

Тот самый Дадли Стоун. Блистательный стилист, самый величественный из всех литературных львов. Вы помните, конечно, как вас ошеломило, сбило с ног, как затрубили трубы судьбы, когда он написал своим издателям вот эту записку: