Комедианты - Грэм Грин

— Я буду держаться до конца, старик, — это были последние слова, которые Джонс сказал мне наедине.

— А как же гольф-клуб?

— Этим я займусь на старости лет. После того как мы возьмем Порт-о-Пренс.

Шли мы медленно, тяжко, весь утомительный путь занял одиннадцать дней — девять из них мы пролежали в укрытии, перебегали с места на место и петляли, а в последние два дня наплевали на всякие предосторожности: голод заставил. Я не на шутку обрадовался, когда в сумерки с вершины нашей серой выветрившейся горы, где ничего не росло, мы увидели густой доминиканский лес. Извилистую линию границы можно было определить по контрасту между нашими голыми скалами и их буйной растительностью. Горный кряж был тот же, но деревья не переступали границы, не желая расти на бедной иссохшей земле Гаити. На полпути вниз находился гаитянский сторожевой пост — скопище ветхих лачуг, — а в каких-нибудь ста метрах по ту сторону шоссе высился зубчатый форт, словно перенесенный сюда из Испанской Сахары. Незадолго до наступления темноты мы увидели, как гаитянские солдаты потянулись прочь, не оставив даже часового. Мы следили за тем, как они направляются в какое-то неведомое убежище (здесь ведь не было ни дорог, ни деревень, куда можно убежать с беспощадных скал), потом я попрощался с Жозефом, отпустив глупую шутку насчет ромового пунша, и пополз по руслу узкого ручейка вниз к Международному шоссе — слишком громкое название для этого проселка, мало чем отличавшегося от знаменитого Южного шоссе в Ле-Ке. На следующее утро доминиканцы посадили меня на военный грузовик, который ежедневно доставлял провиант в форт, и я вылез в Санто-Доминго в рваной и пыльной одежде с сотней ничего не стоящих гурдов в кармане и бумажкой в пятьдесят американских долларов, зашитой для сохранности в подкладку брюк. С помощью этой бумажки я снял номер, принял ванну, почистился и проспал двенадцать часов, прежде чем пойти в британское консульство просить денег и отправки — но куда?

От этого унижения меня спас мистер Смит. Он проезжал мимо в машине мистера Фернандеса и увидел меня, когда я пытался разузнать дорогу в консульство у негра, который говорил только по-испански. Я попросил мистера Смита отвезти меня в консульство, но он и слышать об этом не захотел — нечего решать такие дела натощак, сказал он, — а когда мы пообедали, заявил, что недопустимо одалживать деньги у какого-то бездушного консула, когда рядом он, мистер Смит, с бумажником, полным американских долларов!

— Вспомните только, чем я вам обязан, — сказал он, но я так и не мог припомнить, чем же мистер Смит мне обязан.

В гостинице «Трианон» он расплатился по счету. Он даже питался своим собственным истролом. Он обратился за поддержкой в споре к мистеру Фернандесу, и мистер Фернандес сказал «да», а миссис Смит сердито заметила, что, если я считаю ее мужа способным бросить друга в беде, жаль, что меня не было с ними в тот день в Нашвилле... Ожидая мистера Смита в холле, я раздумывал о том, какая пропасть отделяет его от мистера Шюйлера Уилсона.

Мистер Смит спустился в холл «Эмбассадора» один. Он извинился за миссис Смит, объяснив, что она берет свой третий урок испанского языка у мистера Фернандеса.

— Вы бы послушали, как бойко они болтают, — сказал он. — У миссис Смит поразительные способности к языкам.

Я рассказал, как меня принял мистер Шюйлер Уилсон.

— Он решил, что я коммунист.

— Почему?

— Потому что меня преследовали тонтон-макуты. Папа-Док, как вам известно, — оплот против коммунизма. А повстанец — это, конечно, ругательное слово. Интересно, как бы президент Джонсон отнесся к чему-нибудь вроде французского Сопротивления? Ведь и в него просочились (тоже ругательное слово) коммунисты. Моя мать была на стороне повстанцев, хорошо хоть, что я не сказал об этом мистеру Шюйлеру Уилсону.

— Не понимаю, чем им мешает коммунист в качестве директора ресторана. — Мистер Смит посмотрел на меня с грустью. Он сказал: — Не так уж приятно испытывать стыд за соотечественников.

— Будто вам не приходилось испытывать его в Нашвилле.

— Там было другое. Болезнь, лихорадка. Мне даже было их жалко. У нас в штате еще сохранились традиции гостеприимства. Когда кто-нибудь стучится в дверь, мы не спрашиваем о его политических взглядах.

— Хотел бы я вернуть вам свой долг.

— Я не бедняк, мистер Браун. Вы меня не разорите; я хочу предложить вам взаймы еще тысячу долларов.

— Как же я могу их взять? Мне нечего вам предложить в качестве обеспечения.

— Если вас беспокоит только это, мы составим бумагу — законную, по всем правилам закладную на вашу гостиницу. Это превосходная недвижимость.

— Сейчас она не стоит ни гроша, мистер Смит. Наверно, правительство ее уже конфисковало.

— Когда-нибудь все переменится.

— Я узнал о другой вакансии. На севере, возле Монте-Кристи. Фруктовой компании нужен заведующий лавкой.

— Вам незачем так низко опускаться, мистер Браун.

— Я опускался в свое время гораздо ниже, и притом куда менее достойным образом. Если вы позволите снова сослаться на вас... Это тоже американская компания.

— Мистер Фернандес говорил, что ему нужен компаньон — американец или англичанин. У него здесь очень процветающее маленькое заведение.

— Вот никогда не думал стать гробовщиком!

— Это общественно полезное занятие, мистер Браун. И притом — обеспеченное будущее. В таком деле не бывает кризисов.

— Я все-таки сперва попытаю счастья с лавкой. В этой области у меня больше опыта. А если там сорвется, как знать?..

— Вы слышали, что здесь в городе миссис Пинеда?

— Миссис Пинеда?

— Ну да, та очаровательная дама, которая приходила в гостиницу. Неужели не помните?

Поначалу я действительно не сообразил, о ком идет речь.

— А что она делает в Санто-Доминго?

— Ее мужа перевели в Лиму. Они с сыном задержались на несколько дней здесь, в своем посольстве. Забыл, как его зовут.

— Анхел.

— Правильно. Прелестный мальчик. Мы с миссис Смит очень любим детей. Может, потому, что у нас никогда не было своих. Миссис Пинеда была очень рада узнать, что вы выбрались из Гаити целым и невредимым, но она, естественно, беспокоится за майора Джонса. Я думаю, мы можем завтра вечером поужинать небольшой компанией и вы ей расскажете о своих приключениях.

— Завтра я хочу выехать с самого утра на север, — сказал я. — Вакансия не станет меня дожидаться. Я уже и так слишком долго здесь околачиваюсь. Скажите, что я напишу ей все, что знаю о Джонсе.

На этот раз, зная здешние дороги, я запасся вездеходом, снова взятым для меня напрокат со скидкой мистером Фернандесом. Тем не менее я так и не добрался до банановых плантаций в Монте-Кристи и никогда не узнаю, доверили бы мне лавку фруктовой компании. Я пустился в путь в шесть утра и к завтраку достиг Сан-Хуана. До Элиас-Пинас шла хорошая дорога, но дальше, вдоль границы, Международное шоссе годилось разве что для мулов и коров — правда, по нему и не было никакого движения, если не считать ежедневного автобуса и нескольких военных грузовиков. Я доехал до военного поста Педро-Сантана, где меня непонятно почему задержали. Лейтенант, которого я видел месяц назад, когда переходил границу, был поглощен разговором с толстяком в штатском; перед ним лежала груда сверкающих побрякушек и дешевых ожерелий, браслетов, часов, колец: граница была излюбленным полем деятельности контрабандистов. Деньги перешли из рук в руки, и лейтенант подошел к моему вездеходу.

— Что случилось? — спросил я.

— Случилось? Ничего не случилось.

Он говорил по-французски не хуже меня.

— Солдаты не дают мне ехать дальше.

— Для вашей собственной безопасности. По ту сторону Международного шоссе идет стрельба. Беспорядочная стрельба. Мы с вами, кажется, где-то встречались?

— Я перешел эту дорогу месяц назад.

— Да. Теперь вспоминаю. Думаю, что мы сейчас увидим еще кое-кого из ваших.

— К вам сюда часто переходят беженцы?

— Сразу после вас к нам перешло человек двадцать партизан. Теперь они в лагере около Санто-Доминго. Я уже думал, что на той стороне больше никого не осталось.

Наверно, речь шла о том отряде, с которым хотел установить связь Филипо. Я вспомнил, как Джонс и Филипо проговорили всю ночь и как слушали их люди, — о великих планах создания партизанской базы, о временном правительстве, о посещениях журналистов.

— Я хочу добраться в Монте-Кристи еще до темноты.

— Вам лучше вернуться в Элиас-Пинас.

— Нет, если не возражаете, я тогда подожду здесь.

— Воля ваша.

В машине у меня была бутылка виски, и лейтенант стал гораздо приветливее. Человек, продававший украшения, попытался заинтересовать меня парой сережек, по его словам, это были сапфиры и алмазы. Вскоре он уехал в сторону Элиас-Пинас. Он продал лейтенанту часы, а сержанту — два ожерелья.