Граф Платон Зубов - Нина Молева

Отговорилась: все обдумать надо. Вспыхнул: мои планы обдумывать, а новости французские без конца слушать изволите. Нету ваших интересов в Европе. На Восток наш исторический путь лежит. О восточных походах и заботиться надо. Надоели якобинцы! Надоел Конвент! Ничего о них слышать не хочу!

Так ведь не отмахнешься. Сам видишь, зараза день за днем по нашей стране расползается. Вот и надо, говорит, армию собирать, людей в поход отправлять, и мы, графы Зубовы, первые. Своего рода не посрамим.

Остановила: поздно уж. Спохватился. К руке приложился. И нет его. Поцеловать и то забыл.

А все-таки похоже: Гри. Гри. и Зиновьева. Катенька…

Царское Село. М. С. Перекусихина и великая княгиня Елизавета Алексеевна.

— Марья Саввишна, вы принимаете гостей?

— Ваше высочество! У меня! Такая честь! Прошу вас, прошу вас!

— Дело у меня к вам, Марья Саввишна.

— А коли дело, так послали бы за мной, ваше высочество. Не трудились бы сами. Не для вашего высочества мои каморушки. Господи, уж не знаю, как ваше высочество и усадить. Может, чайком угостить? Да что это я, совсем с пути сбилась!

— Да вы не тревожьтесь, Марья Саввишна. Я к вам потихоньку. Чтоб никто не видел. Не знаю я, у кого совета спросить. Страшно мне, Марья Саввишна, так страшно.

— Ваше высочество, голубушка вы моя, ишь как дрожите. Да вы говорите, говорите. Коли смогу, всегда помогу, а чайку отхлебните. Чай у Перекусихиной кто только не пивал, все довольны оставались. Чаек-то я научилась заваривать. Пейте, пейте, ваше высочество, за чайком и об деле вашем потолкуем.

— Марья Саввишна, может, и не надо было мне к вам приходить. Может, лучше было бабушке прямо сказать. Только решиться не могу. Не прогневать бы бабушку, Александру не повредить.

— Еще отхлебните, ваше высочество, еще глоточек. Успокаивает чаек-то, отлично успокаивает.

— Я о… насчет графа…

— И не надо больше ничего говорить, ваше высочество, себя-то тревожить. Старуха Перекусихина все знает.

— Что знаете? Господи, неужели все заметили?

— Все не все, а до меня давно дошло. Баловство-то это. Как есть дурит наш Платон Александрович.

— Зачем это ему, Марья Саввишна? Ведь нарочно он все — то час битый с разговором пристает. Уйти — неучтиво, остаться — еще хуже. В боскетах меня на конной прогулке отыскал. Не езжу я больше верхом. Так люблю, а не езжу. Люди ведь Бог весть что подумать могут.

— Люди-то куда ни шло, а вот государыня…

— Я и хотела государыне сказать, чтобы она графу приказала…

— Что вы, что вы, ваше высочество, и думать о таком не смейте. Вот уж тут горя настоящего наживете.

— Может, кажется так, только граф будто нарочно на балу подойти старается. Танца как начнет добиваться, я теперь и танцевать не стала. Только когда бабушка с Александром прикажет. Не знаю, что делать, Марья Саввишна, не знаю. Дома папеньке бы сказала, а тут…

— Подождите, ваше высочество, не убивайтесь так. Придумаем, быть такого не может, чтобы не придумали. Только государыне ни словечка не говорите. Как мне вам получше-то сказать. Для государыни Платон Александрович всегда прав будет — вот дело-то какое. Так что уж вы, ваше высочество, потерпите, поостерегитесь. Лучше иной раз больной сказаться, чем так-то… Вот беда-то. Господи прости!

— Я и Александру говорила. Он тоже остерегаться велел, а сам…

— Александра Павловича тут винить, ваше высочество, нечего.

— Да разве я виню. Рассказываю вам просто.

— А самой-то вам, ваше высочество, наш граф часом не приглянулся? Хорош ведь молодец, так хорош, ничего не скажешь!

— Зубов? Да ведь он грубый, Марья Саввишна. Может, мне показалось. Книг никаких не читал. Говорить с ним не о чем. И на лошади плохо сидит. И всем хвастается.

— Тихо, тихо, ваше высочество! Таких речей тоже, не дай Господь, не заводите! Не приглянулся, и слава тебе, Господи! Значит, от большой беды Вседержитель наш отвел. А уж во дворце-то мы с Божьей помощью управимся.

— Вы сами бабушке, Марья Саввишна, скажете? Мне не надо?

— Не надо, не надо, ваше высочество! И еще. Простите старуху — не мне вас учить. Только… Только вы императрицу лучше государыней называйте — не бабушкой. Царственной особе так по-семейному называться вроде бы и не пристало. Да и не любит государыня этого.

— Не буду. Никогда не буду. Спасибо вам, надоумили. Все мне кругом так страшно. Непонятно.

— Ничего, ничего, ваше высочество, привыкнете. Одна у нас беда — начеку быть надо. День и ночь. Каждый день. Без праздников.

В. В. Капнист — А. А. Капнист. Начало сентября 1793. Петербург.

Первое. Николаю Александровичу [Львову] дали крест третьего класса Владимира, Гаврилу Романовичу чин тайного советника, сделали его сенатором и дали крест Владимира второй степени. Думаю, что он докладчиком [у императрицы — по принятию личных прошений на высочайшее имя] не будет. Но он по некоторым делам докладывает. Мне великая выгода, что он сенатором, ибо Алексей Иванович [Васильев, министр финансов] и Александр Васильевич Храповицкий тоже сенаторами, все люди, которые меня любят и мне всячески добро делать станут.

Петербург. Дом Д. Г. Левицкого. Д. Г. Левицкий и другие члены общества.

— Ты говоришь, тебе удалось получить от наших сведения о Корде? Неужели это оказалось возможным?

— Более того. Это оказалось удивительно простым. Шарлотта Корде уже сделалась народной героиней. Никто не сомневается — она уже вошла в историю и станет героиней многих произведений искусства.

— Мы все сгораем от нетерпения.

— Во-первых, полное имя — Мари-Анн Шарлотта де Корде Д’Армонт.

— Аристократка!

— Ну, может быть, это преувеличение, но род ее действительно дворянский и очень старинный. Она родилась и выросла в замке, много читала, став сторонницей демократических идей. Но крайности революции вызывали в ней отвращение. Когда в ее родной Каенн прибыли бежавшие из Парижа жирондисты, которых она давно лично знала, у Шарлотты возник план убить одного из вождей монтаньяров.

— Одного из? Она не делала определенного выбора?

— Сначала колебалась: Робеспьера или Марата? Но все решила статья в газете «Друг народа», где Марат заявил, что для окончательного упрочения революции необходима казнь еще двухсот тысяч человек. 11 июля Шарлотта приехала в Париж и просила аудиенции у Марата.

— Так просто? Безо всяких хитростей?

— Она презирала хитрости и шла самым кратким путем к своей цели. Впрочем, без хитрости все же не обошлось. Свою просьбу принять ее Корде объяснила Марату тем, что она готова сообщить ему некие сведения о кознях жирондистов в Каенне. Короче, 13 июля вечером Марат соблаговолил ее принять, сидя в ванне.

— Что!?

— Да-да, сидя в ванне. Не вылезая из воды, он начал записывать с ее слов имена неких вымышленных заговорщиков, приговаривая, что ровно через восемь дней все они будут гильотинированы. После этой реплики Друга народа Шарлотта вонзила кинжал ему в сердце.

— Боже правый, вот это мужество!

— Сколько же лет этой удивительной женщине? Она успела бежать?

— Шарлотте, как пишет газета, 25 лет. Она добровольно отдалась в руки властям. На немедленно созванном революционном суде держалась с удивительным достоинством и назвала, к величайшему возмущению революционеров, смерть Марата истинным благодеянием для своего народа.

— И ей еще дали говорить!

— Она использовала каждую минуту для объяснения и оправдания своего поступка. Она привела реплику Друга народа о предстоящих казнях, но, естественно, ее никто не слушал.

— А казнь?

— Ее казнили в тот же вечер. И — послушайте, господа, как это звучит! — когда голова Шарлотты скатилась в корзину, раздался голос. В толпе. «Смотрите, она величием превосходит Брута». Эти слова принадлежали депутату от города Майнца Адаму Люксу. Он поплатился за них головой. В тот же момент. И на той же гильотине.

— Свобода — как же это непросто. И каких жертв она требует.

— Ты думаешь, эти жертвы нужны ей? Свободе? Или властолюбию и тщеславию тех, кто жонглирует ее понятием? История доказывает: для слишком многих разговоры о свободе — всего лишь орудие для достижения собственных и притом самых низменных целей. Поэтому деяния сознательно пошедшей на смерть Корде — настоящий подвиг.

— И жертва революционному чудищу.

Царское Село. Кабинет Екатерины II. Екатерина, П. А. Зубов.

— Друг мой, вы огорчаете меня.

— Я! Вас, ваше величество! Я в отчаянии!

— И я вынуждена сделать вам выговор.

— Даже так! Мой Бог, что же такого мог сделать этот злосчастный Зубов? Этот вертопрах и капризник?