Перерыв на жизнь (СЛР, 18+) :: Дамский Клуб LADY - Unknown

совместной жизни.

Знал, что без нее будет тяжело. Но не представлял — насколько.

Сегодня до одури захотелось спать в своей кровати, на своей постели. Припасть к подушке, которая еще хранит запах Ее

волос. Ее духов.

Не думал, что будет вот так сходить с ума. По-настоящему. Она писала ему сообщения. Рвала на части душу и сердце. А ему

казалось, он слышит, как она это говорит. Кричит она!

Ее голос — у него в голове.

Сказал Шауриной, что пишет Рада, а она уже перестала.

До этого вся неделя — как один день. Будто время остановилось. Перестала Радка писать, и отсчет пошел. Три дня, как не

пишет.

Поздно ночью Гергердт берет сотовый и набирает одно сообщение. Одно слово.

«Люблю».

Потому что устал. Он смертельно устал быть без нее.

fima 11.11.2015 18:43 » Глава 27

Я – барский пес, интеллигентное существо,

отведал лучшей жизни.

Да и что такое воля?

Так, дым, мираж, фикция...

Бред этих злосчастных демократов...

«Собачье сердце»

— Кофе?

— Да, — кивает Рада, усаживаясь на высокий стул.

Бармен Анатолий ставит перед ней эспрессо, услужливо улыбается и поглядывает в сторону дверей.

Дружинина не сомневается: Артёму уже передали, что она здесь.

Ему и позавчера наверняка сообщили, что она приходила. Появилась в баре «Эгоиста» ровно в девять вечера, выпила

чашку кофе и ушла. Вчера не пошла, пропустила день. Пришла сегодня, снова получила свой эспрессо. Правда, Анатолий

какой-то чересчур медлительный…

То, что Гергердт уже находится в зале, Рада узнает раньше, чем он подходит к ней. По острому взгляду бармена,

брошенному куда-то ей за спину, и его внезапно напрягшимся плечам; по твердым и размашистым шагам, и по аромату

«Авентуса», забившему вскоре все остальные запахи.

— Что это за салочки такие? — без приветствия, без вступительных слов.

Он не растерян, не рад. Он, кажется, зол. Черные глаза горят знакомым ревностным недовольством. Гера не делает

попытки сесть рядом с ней.

— А ты меня вчера ждал? — Отпивает глоток кофе, сжимает губы, растирая на них помаду, будто готовится красиво

улыбнуться. — Ждал, Гера? — улыбается. У самой сердце колотится как бешеное, прыгает где-то у горла, мешает

вздохнуть.

— А ты кофе пришла попить? — спрашивает, но не ждет ответа.

Крепко и немного грубовато хватает ее за запястье, дает возможность поставить чашку, снять сумочку со спинки стула и

тащит вон из зала. На какой-то миг Раде вспоминается, как он вот так же тащил ее из клуба на улицу. Сейчас, кажется,

наоборот.

Да, он уже ведет ее по служебному коридору в кабинет. Они не идут — несутся.

Гергердт распахивает дверь, вталкивает Раду внутрь, заходит сам и запирается. Не хочет быть грубым, но так невольно

получается. Резкость в движениях лишь от остервенелого желания оказаться с ней наедине. Не может он находиться рядом

с Дружининой на людях. Стоять рядом с ней, смотреть, сидеть, разговаривать, беседовать, премило улыбаться... Не

собирается! Ему срочно нужно туда, где прижмет к себе до немоты в руках, потому что не хватает ее как воздуха. Отравлен

одиночеством. Отравлен недельным молчанием.

— Зачем пришла? — так же резковато спрашивает Артём, хотя на самом деле этот вопрос тоже не требует ответной

реплики. Не поговорить ее сюда приволок.

Рада смеется дрожащим смехом, опирается спиной на дверь, прижимает раскрытые ладони к гладкой прохладной

поверхности. И все задушенно хохочет, не в силах с собою справиться. Дурацкая улыбка растягивает губы.

— Люблю, — выдавливает из себя. — Люблю! — кричит, а вдруг он слышит, не понимает, потому что сначала ее

улыбающиеся губы произносят что-то нечленораздельное. — Гера, ну что же ты стоишь, я так соскучилась… — выдыхает и

вся прижимается к двери. Спиной, плечами, затылком.

Так кружится голова от безрассудного веселья. Что, наконец, пришла к нему, что сказала заветное слово, раньше кажущееся

совсем потерянным, потому что пропала его ценность, утратился живой творящий смысл. То самое слово, которое столько

лет боялась произносить и не думала, что скажет когда-то вслух. Любовь осталась в прошлой жизни. Вместе с планами на

будущее, безграничным доверием и верой в человечность. Гергердт не вернул ей ту любовь, скомканную и выброшенную как

мусор, он подарил ей новую жизнь.

Она радуется, что он своей высокой широкоплечей фигурой загораживает слабо светящуюся настольную лампу, и это не

дает видеть его лицо — как оно меняется. У самой все плывет. Но если бы видела, закрыла глаза. Хоть на пару секунд. На

секунду. Позволяя Артёму остаться наедине с ее признанием. Она бы не смотрела на него, даже если бы могла, боясь

увидеть что-то тайное и запретное. Ей тоже нужна эта секунда. Для вздоха. Чтобы только слышать, как со стоном и скрипом

сталкиваются их миры.

И вмиг пропадает ее веселье, скатывается оно враз волной. И подышать бы, подышать… Но воздуха не осталось. Вдохнуть

бы кислорода... прижаться к его губам.

— Ты мне тут в обморок собралась упасть?

Отрывает Раду от двери, руки тут же сжимаются на ней в стальное кольцо. Знает, что так непременно сделает ей больно, но

никак ему не расслабиться. Приподнимает ее над полом, она крепче обхватывает его плечи.

Спрашивает еще, ждал ли он ее. Ждал… Чуть не сдох!

С упорством мазохиста жил в своей квартире, но среди ее вещей. Скучал по вкусу помады. Привык и к этому тоже. Ко всем

особенностям привык, что приносит с собой женщина в жизнь мужчины. Хотел до одури пропахнуть ее косметикой, духами.

Хотел всего того, что раньше порой раздражало. Даже горького, липкого крема на ее коже, которым она мазалась после

душа.

Они вросли друг в друга, живя одной жизнью, он перестал понимать, что в ней принадлежит ему, а что — ей.

Он без нее стал, как тот стакан, — лишь наполовину. То ли полон, то ли пуст.

Обжигается об ее губы. Целует без ласки и чувственности, но с озверелой тоской. Чудовищной. До спазма, хватающего за

горло, и онемения.

Задирает на ней кофту, пытается снять через голову.

— Подожди, — останавливает Рада. — Сережка зацепилась…

— Гребаные твои изумруды… — выдыхает раздраженно.

— Твои, — смеется она, пытаясь снять петлю с замочка.

Гера бросает кофту и расстегивает ей джинсы. Пуговицу. Молнию. Пока она возится с сережкой, успевает снять с нее все,

кроме белья, и заваливает на диван.

— Все, — наконец, она стягивает свитер. — Гера, подожди… — Но бесполезно его останавливать. Бюстгальтер уже

расстегнут, лямки спущены с плеч. Она остается в одних трусиках.

— Что?

— Секс только после свадьбы.

— Чего?

— Того. — Дружинина выбирается из-под него, соскальзывает с дивана, подхватывает с пола свою сумку, снова

возвращается и седлает Гергердта, забравшись на колени. — Секс, говорю, только после свадьбы. Замуж за тебя хочу! —

Роется в кармашках. Достает паспорт, тычет пальцем на первую страницу: — Вот здесь мне надо «Гергердт»! — листает

дальше, — а вот здесь штамп о регистрации брака! Понятно? — Сует документы в сумку, снова что-то ищет. Найдя, крепко

зажимает в кулак. Дышит шумно, заливается неровным румянцем.

Гергердт касается ее обнаженной груди. Она дрожит под его рукой от частого Радкиного дыхания. Он уже догадывается, что

там. Что так крепко стиснуто в тонкой руке. Сжато до побелевших пальцев.

— Наконец-то ты научилась выговаривать мою фамилию.

Рада вздыхает, решительно сжимает губы, как будто настраивается сказать что-то очень важное.

— Я. Хочу. За тебя. Замуж, — чеканит и делает еще один вдох. Что же так быстро кончается воздух…

Твердые губы кривит многозначительная усмешка, Артём вскидывает бровь и смотрит на Раду несколько бесконечно долгих

секунд, потом его рука скользит к плечу и мягко обхватывает ее шею.

— П*здец тебе тогда, Дружинина. Ты тогда точно никуда не уйдешь. Никуда и никогда.

Она захлебывается смешком, все еще крепко сжимая правый кулак.

— А ты как думал, Гера? Все тебе за просто так? Нетушки! Женись! Я тебе не содержанка какая-то!

Он хохочет:

— Шикарная у меня невеста. В шикарном свадебном наряде. Ни в жизнь не ожидал. У всех свадебные платья, чулки и

подвязки, а у нас свадебные трусики. Красные. Как я люблю. И красная помада.

— Иначе ты меня больше никогда не увидишь. Никогда-никогда.

— Это контраргумент, — непонятно улыбается. — Свадьба сегодня, штамп завтра. И раздевайся. Я уже не могу.

— Ты первый.

— Давай.

На его раскрытую ладонь она кладет свой сжатый кулак. Аккуратно разжимает пальцы, так боясь смахнуть неровным