Разговоры с Раневской - Глеб Скороходов

Но не это повлияло на меня. Наверное, прежде всего — их холодность. Я все чаше убеждаюсь, что Орлова стала типичной буржуазкой. С соответствующими интересами вокруг дачи, тряпья, косметики. И она, видно, чувствует мое отношение, хотя я теперь молчу как рыба.

Это после «Весны» я имела глупость высказаться: «Орлова — превосходная актриса, на съемочной площадке она — образец дисциплинированности и демократизма. Одно плохо — ее голос. Когда она поет, кажется, будто кто-то писает в пустой таз».

Григорий Васильевич еще позвонил мне, когда затеял этот свой шедевр — «Русский сувенир»:

— Фаиночка, для тебя есть чудная роль — сплошная эксцентрика. Ты сыграешь бабушку Любочки.

— Гриша, побойся Бога, — не удержалась я. — Мы же с Любочкой ровесницы! Ты подумал, сколько лет должно быть Любочкиной бабушке, доживи она до наших дней!

Сотая «Сэвидж»

«Сэвидж» прошла в сотый раз. Публика приветствовала артистов, на сцену вынесли огромную корзину от месткома и поставили ее у ног Ф. Г. «Бурные аплодисменты, переходящие в овацию», как писали раньше газеты о явлении Сталина народу, на этот раз сотрясли «Моссовет». Но одна Ф. Г. на сцену все-таки не вышла. Ее, держа под руку, сопровождал Бероев, — актеры его прозвали «фуфовозом»: с легкой руки Марецкой, обращавшейся всегда к Ф. Г. «Фуфа», — это имя распространилось в театре. А публика бушевала, и вызовам, казалось, не будет конца.

— Я думала, — призналась Ф. Г., — что свалюсь с ног от этого шквала.

Мы сидели у нее, ужинали и, уже остыв от спектакля, она с удовольствием пустилась в рассуждения:

— В этих аплодисментах и криках есть что-то от неистовства, чрезмерности, в которых мне всегда чудится фальшь. Тем более играла я сегодня не лучше, чем обычно. Только волновалась больше: видела, что актеры очень стараются, — в юбилейном зале друзья, знакомые, родственники и критики из газет и журналов, а потому и начинают «нажимать». Публика, прельщенная сотой афишей, охотно способствовала этому: смехом и аплодисментами встречала чуть ли не каждую фразу. И началась плохая эстрада — каждую реплику подавали, как на блюде, с паузами для реакции зала. Заметили, что спектакль шел на полчаса дольше?

А как я? — спросила она. — Ничего не было чересчур? И, выслушав меня, продолжала:

— Никогда не забуду поход в театр, в который ломилась вся Москва. Актера, игравшего в этом спектакле главную роль, провозгласили явлением и всюду твердили о его невероятной эмоциональности. Я была оглушена ею, а зрители неистовствовали. Нашелся только один человек, не поддавшийся массовому безумию, — Павел Марков. В антракте он сказал мне мрачно:

— С таким темпераментом надо сидеть в сумасшедшем доме, а не выходить на сцену.

А я в тот вечер записала в своем дневнике: «Герой и героиня кричали так, будто их оперируют без анестезии!»

Вы плохо себе представляете, сколько опасностей в нашей профессии. Особенно, когда хоть на минуту думаешь не о роли, а о зрителе. Это страшная зависимость: актеру хочется зрителю понравиться — естественное желание, но если он для этого нажмет на все педали, будет стараться во что бы то ни стало вызвать реакцию зала, — считайте, делу конец.

Ермолова — об этом рассказала мне Щепкина-Куперник — играла однажды вместе с молоденькой Яблочкиной. После спектакля она заметила:

— Саша залила слезами меня. От ее слез мой лиф был мокрым, а ни мне, ни публике не было ее жаль.

А ведь это об Александре Александровне, которую в наши дни называют славой театра.

Но я другого боюсь. Сегодня на закулисном фуршете предложила тост: «За матерей, бросаюших своих детей!» Я имела в виду Варпаховского. Ну, не просто же из любопытства или от безделья ходил Константин Сергеевич смотреть свои спектакли. Актеру нужен глаз со стороны. Всем. И мне не в последнюю очередь. Иначе «Сэвидж» развалится, несмотря на все мое желание, чтобы она жила как можно дольше.

Мы выпили по рюмочке за долголетие спектакля, и Ф. Г. вдруг рассмеялась:

— О Яблочкиной теперь почти столько же анекдотов, сколько о Чапаеве. Не выдуманных, а из ее жизни.

Рассказывают, что на предвыборном собрании — в 30-х годах Яблочкину выдвинули кандидатом . в Верховный Совет — ее спросили:

— Скажите, а как будет при коммунизме?

— Хорошо будет, хорошо, — закивала она. — Наступит изобилие, в магазинах все будет, как при царе.

Гости из Парижа

— Нет, это случиться могло только со мной! Что делать мне, скажите?

Ф. Г. была не на шутку взволнованна. Она с остервенением листала журнал, как будто намеревалась вырвать из него каждую страницу. Не добившись успеха, бросила журнал в угол.

— Я просто теряю голову. Как же можно так поступать с уважаемыми людьми? Он — профессор, ездит читать лекции в крупнейшие столицы мира — Рим, Лондон, Стокгольм. Крупнейший специалист по античному искусству — с мировым именем, исключительный человек, ну, интеллигент от мизинца до кончика волос. Такая же его жена — я переписываюсь с ней. Она тоже живет в Париже, была подругой моей покойной сестры. И вот эта дама сообщает, что ее супруг получил приглашение в Москву и на днях они выезжают. Приглашение пришло от Пушкинского музея, с которым профессор имел длительную переписку…

И представьте себе, я, как будто почувствовав недоброе, решила позвонить в музей — узнать, как они собираются принимать чету.

— Мы ничего не знаем, — отвечают в музее. — Вы с ними переписываетесь, вот они, видно, к вам и едут.

— Но ведь было приглашение от вас! — пытаюсь вставить я.

— Никакого приглашения мы не посылали!

Как вам это нравится? Я говорю с директоршей, она поднимает всю переписку, проверяет документы в Министерстве культуры — ничего нет.

— Последнее письмо, — говорит директорша, — мы послали в апреле, там есть, правда, фраза: «Очень будем рады видеть вас с супругой у нас в музее, в Москве. Нам была бы очень полезна ваша консультация», — но это же не приглашение. Никакой официальной бумаги мы не посылали.

— Позвольте, — взываю я. — Да как же получается? «Очень будем рады видеть вас у нас» — да разве по-другому интеллигентные люди приглашают в гости?! Разве это не приглашение?

— Нет, это просто письмо. Приглашение посылается на бланке и с печатью! И конечно, после согласования с министерством.

Что я могла сказать? Старики со дня на день выедут в Москву — ему 79 лет, ей — немного меньше. Что они будут делать в незнакомом городе? Ну, она еще помнит русский и может объясниться, но где они найдут ночлег? Взять их к себе? Вы-то видите, как я живу, — могу ли я принимать в этих двух комнатках профессора с женой, уложив их на одну тахту? А-а, да плевать на это, но ведь с двадцатого мая у меня десятидневные гастроли в Ленинграде, а вдруг они приедут именно в эти дни? Я не знаю, что делать, что делать?..