Ленинградская зима - Василий Ардаматский

– Вы мне нужны… так нужны… пожалуйста…

Она втащила его в зал, где раньше было кафе, и они сели к одинокому столу, на котором колонками возвышались никому не нужные тарелки.

– Вас послал бог… право слово, бог, – сказала женщина, поправляя свои растрепавшиеся седые волосы и жадно вглядываясь в лицо Браславского. – Вы знаете? Я тоже заведующая библиотекой. Ваша какая? Какой номер? На Марьинской? На Суворова? На Московском форштадте?

– В чем дело? Чем я могу быть полезен? – холодно спросил Браславский.

– У меня к вам только один вопрос: как вы распорядились фондом? – спросила женщина.

– То есть как… распорядился? – спросил Браславский, чтобы выиграть минуту времени и в надежде, что она сама пояснит свой вопрос.

– Очень просто – что вы с ним сделали? Сожгли? Спрятали? Что? Что?

– Я его просто бросил, – ответил Браславский. – Когда мне было думать о фонде, если я уезжал двадцать шестого? Да и не так-то просто сжечь или спрятать такое количество книг.

– Ну, вот! Именно! – радостно воскликнула женщина. Она вскочила, схватила Браславского за руку и потащила: – Идемте! Вы скажете этому человеку, что я ничего с фондом сделать не могла!

– Подождите! – Браславский высвободил руку. – Объясните наконец, что вам от меня надо?

– Боже мой! Мой рижский начальник обвиняет меня в том, что я отдала библиотечный фонд в руки врага. Понимаете? Пойдемте! Умоляю вас! Вы только скажете ему! Идемте… – она снова стала хватать Браславского за руку, но он быстро пошел прочь.

– Как вы смеете? Как вам не стыдно! – кричала ему вслед седая библиотекарша.

Из ленинградского дневника

Из Москвы прилетел Гриша Нилов. Явился к нам в «Асторию» в морской форме. Красив он в кителе необыкновенно. Оказывается, он работает теперь во флотской газете. У меня собралось несколько московских журналистов. Гриша – румяный, веселый, подвижный среди нас, медлительных блокадников, – привез множество новостей, и одну совершенно невероятную – в гостинице «Москва» можно запросто достать водки и мировой закуски.

– Что ж ты, едрена феня, не привез нам хоть коробку шпрот? – спросил кто-то.

Гриша внимательно посмотрел на нас и вдруг стал очень серьезным. Вывалил на стол из своего вещмешка две буханки хлеба, кусок сала, несколько плиток шоколада, кусок копченой колбасы и колечко краковской. Краковскую, впрочем, он смущенно запихнул в мешок:

– Это мне поручено отвезти одной ленинградке.

Вечером мы пошли на Васильевский остров. Идти далеко, я его все время за рукав хватаю – сбавь скорость. По дороге он признался, что никто ему колбасу не поручал отвезти, а несем мы ее одной славной-преславной девушке, которую он знал еще до войны. И это – Гриша! Первый сердцеед в нашей радиодеревне! Нашли дом и квартиру. Звоним, стучим, кричим. Старый каменный дом стоит как мертвый памятник петровской эпохи. Вдруг дверь со скрипом открылась, и мы увидели что-то живое, завернутое в ватное одеяло. Гриша назвал имя девушки.

– Да господь с вами, родимые… – еле слышно сказал женский голос. – Господь с вами. Она еще летом медсестрой пошла, а в ноябре похоронную на нее принесли. Вы родственники ей будете?

Гриша достал колбасу и отдал женщине.

Я с трудом догнал его.

Вечером он уехал в Кронштадт, а я – в мою дивизию. Я вез томик переписки Чехова и Книппер Соломенникову, он в нашу последнюю встречу вдруг попросил достать.

Добрался до передовой только ночью. Заночевал у зенитчиков. Утром в штабе дивизии узнал: четыре дня назад капитан возвращался на НП командира полка, попал под минометный обстрел, был тяжело ранен и к кощу дня скончался… Так и осталась у меня на память эта книжка с моей надписью: «С.С.Соломенникову – с благодарностью за прояснение вопроса, что такое война. Ленинград».

Глава двадцать третья

Мать разбудила Горина:

– Миша… Мишенька… Вставай… пришли… Господи, я так и знала, – причитала она.

– Кто пришел? Кто? Кто? – спросонья повторял Горин. Он сел на кровати и стал тереть руками лохматую голову и лоб.

В комнату вошли следователь Самарин и старшина из войск внутренней охраны.

– У нас мало времени, пожалуйста, поскорее одевайтесь, а мы начнем обыск. Приступайте, старшина…

Горин наконец широко открыл глаза.

– Прошу ордер на обыск, – сказал он.

Самарин предъявил ордер.

– Что же вы собираетесь искать? – спросил Горин. – Может, я вам помогу, и вы сэкономите время?

– Вы знаете гражданку Слобонякину? – спросил Самарин.

– Понятия не имею.

– Вчера вы получили от нее обручальное кольцо.

– Ах, это? Да, – сказал Горин. Он не сделал ни малейшей попытки встать с кровати и продолжал сидя: – Но пусть эта гражданка расскажет, как она меня умоляла сделать что-нибудь для ее больного мужа. Я пожалел ее. Налицо, конечно, факт преступления или, точнее сказать, факт нарушения установленного порядка, но надо еще выяснить, кто кого склонил к этому…

– Откуда у вас продукты? – спросил Самарин.

– У меня мамаша запасливая, – ответил Горин.

Мать подняла руки, хотела что-то сказать и закрыла рот руками.

Вошел старшина с двумя банками крабов в руках.

– Там считать надо… целый склад, – сказал он.

– Одевайтесь, Горин.

Несколькими часами раньше в управление пришла пожилая женщина и потребовала, чтобы ее принял главный начальник. Когда ее провели к майору Грушко, она положила на стол банку крабов и брусочек свиного сала.

– Одну банку отдала мужу, – объяснила она и стала рассказывать.

…До недавнего времени она работала в бухгалтерии торгового порта. Ее муж в первые дни войны ушел добровольцем, вскоре был тяжело ранен и вернулся инвалидом. Когда начался сильный голод, она ходила по рынкам и меняла вещи на хлеб. Знакомая дала ей адрес, где за золотые вещи можно было получить продукты. Теперь она пришла в НКВД сообщить, что человек, которому она отдала свое обручальное кольцо, является юрисконсультом торгового порта…

Горина доставили на Литейный и начали допрос, который продолжался весь день.

– Давайте, Горин, говорить правду: откуда продовольствие? – снова и снова спрашивал Самарин.

– Хорошо, скажу правду… В доме были кой-какие ценности, и в сентябре я выменял на них продукты.

– Совсем нелепо, Горин. А теперь, значит, вы снова меняли продукты на ценности?

Горин долго думал и потом тихо сказал:

– Продуктами меня снабдил некий Давыдченко.

– Так… Кто же это?

– Я его знаю плохо, познакомился с ним у моего приятеля Смальцова… есть такой известный портной…

– Кто такой Давыдченко?

– В прошлом, кажется, нэпман…

Самарин записал показания Горина, дал ему прочитать и расписаться.