Белград - Надя Алексеева

– Смотрите! – Аня отстегнула ремень, придвинулась к Сурову вплотную, вытянулась, касаясь животом его острых колен.

– Вас там чего, уже тошнит? – водитель протянул пакет. – Парень, открой окно, да живее ты, господи, пакет, пакет ей дай.

– Да не тошнит меня.

За паровозом с толстой трубой и железными усами замелькали похожие на сундучки вагоны, потянуло чадом. Солнце пробегало по составу, подсвечивая шторки.

– Вы что, не видите поезд? – крикнула Аня.

Машина свернула в карман, резко затормозила. Аню отбросило на место. Суров смотрел в окно.

– Не знала, что тут такие ездят. Прямо Восточный экспресс, да? – спросила Аня Сурова.

Водитель вышел из машины, оперся на капот. Тетка спереди просто дверь открыла, вглядывалась в степь из-под козырька ладони. Суров смотрел на Аню с любопытством:

– Ты подкурила, что ли?

– Нет, почему. Ну такой поезд, девятнадцатый век, я просто удивилась.

Тишина.

– Вы же видели? – Аня умоляюще дотронулась до серого пальто впереди.

– Деточка, ты, может, беременная? У меня в положении бывали галлюцинации. Не поезд, конечно, но шапку за крысу приняла как-то раз. Шваброй лупила.

Аня съежилась, но потом выскочила из машины. Подбежала к водителю:

– Вдоль шоссе есть железка?

Солнце порозовело, сплющилось, впиталось в горизонт.

– Нет.

Швырнул окурок в поле. Шагнул к Ане – казалось, вот-вот ее обматерит. Но лишь молча развернул ее к машине, открыл дверь.

Завелись, тронулись в молчании; даже тетка притихла.

– Я же не сумасшедшая. Ну правда, вы хорошо все играете, но уже не смешно.

Водитель ее будто не слышал:

– Нам бы границу пройти нормально, у меня еще рейс после вас.

Тетка кивала ему: так в детстве, в старых автобусах, кативших по Серпухову, кондукторша, покоившая на огромной груди кошель с мелочью, оберегала шофера.

– Парень, ты за девчонкой своей присмотри? – водитель прищурился в зеркало заднего вида.

– Присмотрю, – ответил Суров.

Теперь ехали в темноте. Аня давно заметила: в Белграде сумерки падают резко, как на море. Фары выхватывали, серебрили знаки с непривычным зеленым фоном. На одном был застывший, словно подстреленный на скаку олень.

Аня огляделась: чужая рука дергает ручник, поблескивая металлическим браслетом часов, кругляш локтя женщины охвачен темным рукавом пальто, в ухе ее качается сережка в форме креста. Чужая, надоедливая.

Рядом, очень близко, мужчина в пуховике и джинсах, с прядью, падающей на лоб. Аня гладит обивку сиденья справа, пытаясь успокоиться. Обивка ворсистая, чужая, временная. Аня всхлипывает. Оказывается, она давно беззвучно плачет. Над верхней губой от слез горит кожа. Со словами «а то меня рубит» водитель щелкает кнопкой, из динамика бренчит гитара. Тоже временная. Аня утирает ладонями лицо, стараясь вспомнить поезд в мельчайших деталях, – и не может. Вдоль вагонов словно летят плавные ленты тумана.

Вдруг ее руку берут две ладони – теплые, шершавые, нечужие. Успокаивают, греют. В Сурове нет уверенности. Он кажется Ане слабым, одиноким. Но сейчас он ей нужен. И она ему нужна. Она отстегивает ремень безопасности, щелчок тонет в бряцанье рока из динамиков. Кладет голову Сурову на плечо. За окнами мелькает лес, машина виляет, объезжая ямку или мелкого сбитого зверька. Не хочется привставать, смотреть, размышлять. Ане кажется, что она дома.

8

Мы были детьми

В лицо из-за здания суда летела всякая дрянь. Хвоя из парка, мелкие, точно нарочно расклеванные воронами обрывки бумаг. На мусорных баках хлопали крышки. Аня морщилась, натягивала капюшон до самого носа, хотя впервые в Белграде ей было тепло, празднично. Ей хотелось бегом вернуться под куцый козырек остановки, дождаться автобуса, проехать десять минут и…

В подъезде, где над входящим зажигалась единственная лампочка, было натоптано. Дверь на первом этаже распахнута настежь: тянет лечо – кислым, пряным. Пролетом выше, прямо у Аниной двери, подбоченилась женщина в халате и фартуке, с ней – долговязый подросток. В замке ковыряется какой-то мужик. Длинные волосы собраны в хвост: точно клин светлой ткани пришит к куртке.

– Что здесь происходит? – улыбаясь, спрашивает Аня.

Разве так работают домушники? Разношерстной компанией, средь бела дня?

Женщина затараторила по-сербски что-то про воду, подросток, сообразив, что Аня не понимает, перешел на английский: их, мол, затопило, обои отошли от стен, трубу прорвало, наверное. Тут влез хвостатый блондин, потребовал ключи. Аня уже хотела оттеснить его, но он назвался: Милош, лендлорд.

За спиной скрипнуло. Кто-то подсматривал в щелку из квартиры напротив. «Брзо, брзо», – тараторила женщина, подросток, лохматый и костлявый, перевел, чтобы поторопились. Едва Аня вставила ключ в замок, за дверью заскулило, заскребло. Ялта, черт, я про тебя забыла. Аня замерла, не зная, что сказать лендлорду. А вдруг собака там уже тонет? Распахнула дверь, зажмурившись, готовясь, что оттуда ее обдаст волной. Но в прихожей было сухо. Собака выскочила на площадку – и тут же шмыгнула в соседскую, теперь уже открытую настежь, дверь. В проеме стояла старуха, трясла длинными серьгами.

– Зашто је твој пас код нас?[3] – спросил Милош.

– Јебени хипстер се појавио[4], – буркнула старуха в ответ и заперлась.

Милош только языком поцокал.

Лендлорд и женщина в фартуке кинулись в ванную – перекрывать стояки и проверять бойлер. Аня в ботинках влетела на кухню, пихнула в страшный шкаф собачьи миски. Псиной или мочой в квартире не пахло. Ялта умела терпеть.

Милош и впрямь был похож на престарелого хипстера: голубые бусики на шее, хвост светло-русый, а виски – уже седые. Кроме того, загар его старил. Морщины, как на шкурке чернослива. Руслан говорил, он проводит выездные йога-тренинги в горах Копаоника.

Милош прошелся по квартире, шаркая белыми кедами. И как это он их такими чистыми держит? Остановился возле Ани, посмотрел в окно, где Ялта крутилась возле толстого ствола, а старуха старалась покрепче запахнуть пальтецо. Спросил по-английски: вас здесь всё устраивает? Аня закивала. Потянул носом воздух, погремел своей связкой ключей, добавил, перейдя на сербско-русский:

– Я за́был, ка́кой ключ от овай ква́ртиры.

Хмыкнул и вышел.

Заперев за ним, Аня опустилась на узкую сидушку возле шкафа в прихожей.

Вот ей и прилетело за Сурова. Так скоро.

В дверь позвонили. В глазке – тот лохматый подросток. Открыла. Он хорошо говорил по-английски, вытягивая фразы вверх, точно сырную нитку из пиццы.

– Дай мне свой номер телефона?

– Зачем?

– Вдруг ты нас правда затопишь? Так мать не будет с ума сходить и трезвонить этому, – подросток развел руки в стороны, сложив указательные пальцы с большими, вроде медитации.

Аня хмыкнула, показала ему экран с открытым приложением.

– Ты просто говори всем «чао», – переписал себе номер в телефон. – Это я