Держава под зверем - Илья Бриз

— Борт пять нулей первый. Вы входите в зону ответственности космодрома «Звездный», — связывается со мной диспетчер.

— Я — пять нулей первый. Принято.

— Коридор для вас чист. Посадочный курс девяносто два. Атмосферное давление семьсот шестьдесят четыре. Повторяю, курс девяносто два, давление семьсот шестьдесят четыре.

— Принято, — опять подтверждаю я.

Автоматика уже давно получила всю необходимую информацию. Но я ведь обязан проконтролировать ее.

— Снижение и посадку разрешаю. Ждем вас, товарищ Сталин.

— Спасибо, — теперь уже я немного нарушаю правила ведения радиосвязи.

Прибираю РУД, толкаю ручку, и радиопрозрачный обтекатель РЛС с фазированной антенной решеткой проваливается вниз. Высота начинает резко уменьшаться. Размытый, совершенно не просматривавшийся в стратосфере, горизонт постепенно превращается сначала в какую-то мутную широкую полосу. Затем эта полоса начинает сужаться и, наконец, на высоте около километра превращается в четко видимую линию границы неба и земли. Плавный левый разворот, и я на посадочной глиссаде. Небольшим скольжением становлюсь точно в створ взлетно-посадочной полосы. Теперь включить механизацию крыла в посадочное положение. Дальше автоматика все делает сама. Выпускаются предкрылки и двухщелевые закрылки. С ощутимым стуком выходят из ниш фюзеляжа стойки шасси. Над левой жидкокристаллической приборной панелью три красных огонька меняют свой цвет на насыщенный зеленый, сообщая, что стойки шасси выпущены штатно и встали на замки. На лобовое стекло фонаря проецируется информация о положении самолета на глиссаде. Я, совсем немного подыгрывая ручкой, легко касаюсь основными колесами отмеченных белым покрытием и яркими, отлично видимыми среди солнечного дня сигнальными фонарями посадочных «башмаков». Опускаю нос машины, автоматически раскрываются панели аэродинамических тормозов. Тормозной парашют сейчас не нужен, так как полоса огромная, предназначенная для тяжелых самолетов. Вполне хватит гидравлики на основных стойках шасси. Меня вжимает в натянувшиеся фиксирующие ремни кресла. Каких-то пятьсот пятьдесят метров и машина останавливается. При использовании тормозного парашюта пробег был бы вдвое короче. Глушу основные двигатели. Нечего керосин на земле расходовать. Тут же сзади внизу фюзеляжа начинает тихо пищать своей турбинкой ВСУ[74]. Открываю фонарь кабины и забрало гермошлема. Легкий ветерок приятно овевает лицо. Хорошо в небе, но на земле после полета тоже жить можно.

Я успел снять гермокостюм, ополоснуться в душе и даже глотнуть кофе, прежде чем сел пассажирский самолет из Москвы.

— Папка, ты покажешь мне лакету? — букву «р» моя доча еще не выговаривает.

— Обязательно, Наташенька, — я подхватываю ребенка на руки.

Галинка со Светкой лезут целоваться. Впрочем, не скажу, что я против. Утром виделись, но, кажется, прошло черт знает сколько времени. Уже успел соскучиться.

— Ну что у нас тут, все готово? — спрашивает Синельников, отбирая у меня дочку. Можно подумать, что она в самолете на дядькиных руках не насиделась. Но «дядя Егол» у нас большой, и с его рук видно дальше и больше.

— Наверняка. Иначе бы доложили. Сам я не хочу лишний раз Палычей тревожить. — У Берии, главного координатора космического проекта, и Королева, генерального конструктора, были одинаковые отчества. — У них и всей их огромной команды без нас забот хватает.

— Тоже верно, — соглашается Егор и усаживается в подкативший ЗиС. У нас пока только этот комфортабельный лимузин, звавшийся в девичестве «Майбахом», имеет инжекторный двигатель с непосредственным впрыском.

— Посмеяться хочешь? — спросил я, с удовольствием забирая дочку, потянувшуюся ко мне.

— Давай, — с готовностью согласился Синельников.

— Знаешь, что медики вчера экипажу дали для психологической разгрузки? — я выдержал драматическую паузу и выдал: — Просмотр фильма «Белое солнце пустыни»!

Нет, Егор не расхохотался. Пару минут помолчал с задумчивым взглядом и только потом сказал:

— А может, так и надо? Мы берем все лучшее от того мира. Не было бы его и нас с тобой сейчас не существовало бы, и нашего счастья, — маршал Советского Союза — это звание он получил на День Державы в прошлом году — протянул руку и ласково погладил Наташеньку по головке, — когда сможем начать долги отдавать?

Философствующий Синельников? Это что-то новое. Хотя… У нас получается все! Тут поневоле начнешь размышлять. Что бы мы ни задумали — все получается! Этого не может быть, но серьезных проблем нет вообще. Как? Почему? А ведь я сам, еще будучи там полковником ФСБ, втолковывал директору проекта «Зверь» Юре Викентьеву, что так и должно быть. Мы принесли в этот мир самую большую ценность для человеческой цивилизации — новую информацию. И, раскручивая в нашей державе научную деятельность, множим и множим ее. Но вот в одном Егор, несомненно, прав — когда, наконец, мы сможем начать отдавать долги?

Нет у нас еще сверхзвуковых носителей для стратосферного старта космических самолетов. Сложное это оказалось дело — создавать такие тяжелые машины. Причем имея только значительно более легкие аналоги в том мире. За следующие год-два, может быть, что-то и получится, но сейчас у нас есть только относительно дорогие ракетоносители с вертикальным стартом. Точнее, твердотопливные ускорители первой ступени «Восхода», выполненные на базе РС-24 «Яре» являются одноразовыми. Так же, как и баки горючего и окислителя многоразового корабля. Отсюда и относительно высокая цена. Впрочем, как я прикинул, даже в таком варианте наш «Восход» оказался значительно дешевле всех пилотируемых систем того мира. Многоразовая система «Союз» будет еще выгодней с точки зрения экономики. А вот когда у нас появятся сверхзвуковые носители…

В военном варианте готовность системы «Восход» к старту должна была составлять один час сорок пять минут, но мы приняли решение отказаться от этого варианта в пользу аварийно-спасательного корабля с минимумом научного оборудования, но увеличенным запасом горючего и кислорода на борту. Именно эта система сейчас готовилась к старту. У нее готовность была всего час двадцать пять с момента получения команды на запуск. Впрочем, не в этот раз. Предстартовые проверки и перепроверки растянулись аж на четыре часа. Вот экипаж доставили к кораблю всего за сорок минут до пуска. Незачем им в маленькой кабине на спине в ложементах долго париться.

Я не пошел в ЦУП[75]. Нечего на людей своим присутствием давить. Им и без меня нервотрепки хватает. Только мешаться и отвлекать от дела специалистов буду. Да и не любят Королев с Брауном «надсмотрщиков», как иногда выражается Вернер. Его до сих пор изредка трясет, когда видит рядом с собой Синельникова. И чем этого ракетного гения Егор так пугает? Неужели все не может забыть свой достаточно жесткий захват на полигоне Пенемюнде в начале сорокового? Больше двух с половиной лет ведь прошло. Браун давно свободен, имеет гражданства — наше и немецкое, награжден за пуски первых спутников. Даже женился на русской девушке в прошлом году.

Устроился на правительственной трибуне. Меня уверили, что это абсолютно безопасно. За себя-то я не особо беспокоюсь, но вот гости… До старта отсюда полтора километра. Если что-то пойдет не так, вся трибуна ухнет на почти десяток метров вниз и накроется сверху толстенной броневой плитой, которую выстрелят специальные заряды. Максимум, что грозит сидящим здесь, — это незначительные ушибы. Но это опять-таки перестраховка. Слева от меня сидела Галина, а справа Светка. Сажать их вместе было нельзя — задолбают своими разговорами, сороки. Впрочем, сейчас у сестры была другая проблема. Она пыталась понять, о чем говорят Егор с де Голлем, которые сидели сразу за ней. В своей школе она на факультативе учила немецкий и английский языки. Моя Наташка сидела у дядьки на руках и все порывалась подергать за усы французского президента. Вероятно, понравились ребенку. Рузвельт, который еще два года назад согласился на обследование в нашем госпитале и которого теперь постоянно пичкают какими-то препаратами, чтобы предотвратить инсульт, сидел в большом аккумуляторном инвалидном кресле рядом со своей Элеонорой. Как и большинство присутствующих, он с огромным интересом смотрел на пятиметровый экран, расположенный сбоку, так, чтобы не загораживать нам вид на сам старт. Рядом с женой Рузвельта сидел Джон Фицджеральд Кеннеди собственной персоной, новый и самый молодой за всю историю Штатов вице-президент. Именно с ним Рузвельт баллотировался на четвертый срок. Здесь в США еще не успели принять поправку, запрещающую президентам избираться на более чем два срока подряд. Вообще, с этим Кеннеди… Тогда же, в конце сорокового, Франклин, когда лежал у нас на обследовании, пристал ко мне как с ножом к горлу: