Человек, ставший Богом. Воскресение - Жеральд Мессадье

– Будем реалистами, – возразил Анна. – Письмо дойдет до Рима не раньше, чем через две недели. Еще две недели нам придется ждать ответа императора. А Синедрион должен обрести своего главу завтра и, главное, до Пасхи. Прошу вас избрать моего преемника. Секретари зарегистрировали мое прошение об отставке.

Анна сел.

Члены Синедриона стали совещаться, но так и не смогли прийти к единому мнению. Было очень трудно найти подходящую кандидатуру как среди сторонников ареста Иисуса, так и среди противников этого плана.

Вифира поднял руку.

– Говори, – сказал Анна.

– Единственный способ выполнить приказ римлян и одновременно бросить им вызов, спасая нашу честь, заключается в избрании одного из членов твоего дома. Я имею в виду твоего зятя Каиафу.

Члены Синедриона оцепенели.

– Но он не член Синедриона, – заметил Левий бен Финехая.

– Мы можем его сначала избрать членом Синедриона, а потом первосвященником, – продолжал настаивать Вифира.

– Приведите сюда Каиафу, – приказал Анна левитам.

Через полчаса пришел Каиафа, которого левиты вытащили буквально из постели. Коренастый, с иссиня-черными волосами, бледный. Вифира поставил его в известность о принятом решении Каиафа согласился.

Незадолго до полуночи Синедрион избрал Каиафу на должность первосвященника. Интронизация должна была состояться при первой же возможности.

Выборщики удалились. В зале остались только Анна, Каиафа и Годолия, у которого хранились ключи от входной двери. Бывший первосвященник и вновь избранный собрались уходить, но тут Годолия поднял палец, привлекая их внимание.

Они остановились, заинтригованные.

– Для осуществления нашего плана нам не хватает сведений, – сказал Годолия.

– Я об этом уже думал, – откликнулся Анна. – Кто предупредит нас о приходе Иисуса в Иерусалим? Искать его среди десятков тысяч человек равносильно поискам иголки в стоге сена.

– Совершенно верно, – подтвердил Годолия. – Нам нужен информатор. Один из учеников Иисуса.

Глава XX

Хлеб и плоть

Чей-то голос смутно долетел до сознания Иисуса. Нежный человеческий голос, настойчиво повторявший только одно слово:

– Учитель!

Иисус зашевелился, пытаясь проснуться. Руки и ноги Иисуса постепенно обретали чувствительность, но все тело, еще влажное от прогулок по лугам во сне, не могло прийти в себя, ощущая окружавшую его пустоту.

– Учитель! Проснись, пожалуйста!

Иисус открыл глаза и увидел лицо Иоанна, низко склонившегося над ним, но казавшегося таким далеким. В глазах юноши он прочел тревогу.

– Учитель, на улице собралась толпа. Они ждут тебя. Они все знают… что ты ходил по воде.

Иисус сел. Его ложем был продавленный соломенный матрас, лежавший прямо на земляном полу. Рассвет придавал его лицу, плечам, туловищу голубоватый оттенок. Иисус поправил платье и встал, чтобы утолить жажду из кувшина, стоявшего на подоконнике. Пил он долго.

– Ты не будешь с ними говорить? Вместо того чтобы выйти в море и ловить рыбу, они пришли сюда.

– Здесь есть один человек, который должен был бы отправиться на рыбную ловлю, вместо того чтобы разглагольствовать о происшедшем ночью, – заметил Иисус, весь дрожа и протягивая руку за своим платьем. – Уходи, дай мне совершить омовение и скажи им, что я поговорю с ними чуть позже.

– Ты ведь это сделаешь, правда?

Иисус улыбнулся.

– Остальные тоже здесь. Фаддей, Иуда, Филипп, Варфоломей, – сказал Иоанн.

Запели петухи. Иисус вышел через заднюю дверь и пошел в луга. От влажной земли все еще исходил приятный запах. На светлеющем небе тускло сверкали последние звезды. Наверняка будет хороший день. Иисус вернулся и губкой обтер тело, окуная ее в бадью с холодной водой, которую женщины, как обычно, приготовили для него. Сначала он обтер лицо и волосы, затем спину и ноги. Он, себе на удивление, медленно растирал тело, словно восхищаясь собственными движениями. Потом он причесался, связал волосы на затылке льняной ленточкой, надел сначала платье, а потом накидку.

Иоанн сказал правду, это была действительно толпа. Тысяча, возможно, две тысячи, во всяком случае, их было больше, чем тех, кто вышел в море ловить рыбу. Они радостно приветствовали Иисуса. В ответ он лишь кивнул.

– Пойдемте в синагогу, – предложил Иисус.

Иисус повел их к зданию, построенному из черного базальта, который уже начал розоветь под первыми лучами солнца. Около двери сразу же возникла небольшая давка. Иисус поднялся на кафедру, как он сделал два года тому назад, когда нашел здесь остальных своих учеников. Раввина, который тогда пытался помешать Иисусу, сейчас уже не было. С ним случился удар, и он превратился в слюнявого старика, который постоянно нес околесицу. Вместо него назначили другого раввина, который теперь сидел около кафедры в первом ряду, – сущее ничтожество, опасавшееся утверждать, что наступил день или продолжается ночь. Под сводом летали голуби. Иисус смотрел на них, ожидая, пока все займут места и он сможет начать говорить. Но гул не стихал.

– Смотрите! Смотрите! Это его мать! А вот его братья! Пропусти их, женщина! Дай им пройти!

Иисуса охватило смятение, и он опустил глаза. Взгляд у Марии был хмурый и напряженный. Кто же их предупредил? Иисус поднял руки, и сразу наступила тишина.

– Я знаю, вы пошли за мной не потому, что видели знамения, – заговорил Иисус, – а потому, что те из вас, кто был со мной в Вифсаиде, ели небесный хлеб и насытились им, в то время как другие по-прежнему остаются голодными и просят лишь хлеба, который утоляет телесный голод. Я говорю вам всем: хлеб, испеченный в печах, – это преходящая пища, а хлеб вечной жизни нельзя испечь или продать. Это нетленный хлеб.

Все вытаращили глаза от изумления. Мария и бровью не повела.

– Этот хлеб, – продолжал Иисус, – даст вам Сын Человеческий, поскольку именно его Бог отметил печатью Своей власти. Если вы не будете в него верить, вы не получите этого хлеба.

– Все это слова, – громко крикнул какой-то мужчина, – но будет ли знамение, чтобы и мы увидели и поверили тебе?! Я тоже был в Вифсаиде, но единственный хлеб, который я ел, был тем, что я захватил с собой. Ты не дал нам хлеба в отличие от Господа, который послал манну нашим предкам в пустыне, о чем написано в Книгах: «И дал Он им хлеба небесного, дабы насытились они им». Ты раздавал нам слова, утверждая, будто это хлеб, а теперь ты снова повторяешь эти же самые слова. Ты творишь чудеса, но кудесники тоже творят чудеса. Подай нам знамение, человек!

– Он ходил по воде, чего ты хочешь еще, неверящий? – раздался голос, и Иисус сразу узнал его: это был голос Симона-Петра. – Я находился в лодке вместе со своим присутствующим здесь братом Андреем, и с Иаковом, и с Иоанном, и с Фомой. Мы видели, как он, оставшийся в Вифсаиде, шел по воде точно так же, как ты ходишь по земле, чтобы спасти нас, погибающих в бурю! Какие еще знаки тебе нужны?

Присутствующие шумно заспорили, но Иисус резко прервал их.

– Говорю вам: значение должны иметь не знамения. Моисей дал вам хлеб небесный, но только истинный Отец дает истинный хлеб с небес. Это тот хлеб, который сходит с небес и дает жизнь миру.

– Так подай нам всегда такой хлеб! – послышались голоса.

Иисус подождал, когда страсти улягутся, и сказал:

– Я есмь хлеб жизни.

Все оцепенели от изумления.

– Приходящий ко Мне не будет алкать, – продолжал Иисус, – и верующий в Меня не будет жаждать никогда. Но Я сказал вам, что вы и видели Меня, и не веруете.

Они не были готовы к подобным словам, и он прекрасно знал об этом. Никто из них не мог ничего понять. Они цеплялись за слова, а слова вызывали у них возмущение. Как бы то ни было, они никогда не смогут понять его до конца. А он пришел в синагогу вовсе не для того, чтобы успокаивать их. Время спокойствия прошло. Наступило время пробуждения. Иисус уже давно знал эти слова и ждал, когда они сами польются из его уст. Точно так же он давно понял, что был единственным, кто мог вывести людей из внутренней пустыни, как Моисей, освободивший иудеев от рабства. Эти люди» его люди, по-прежнему нуждались в избавителе. Но если бы они были римлянами или, например, скифами, то есть людьми, которым не надо было рвать цепи, они не нуждались бы в нем.

– Что все это значит? Что ты нам тут рассказываешь, человек? – закричал другой мужчина. – Что значат слова о том, что ты хлеб, посланный Господом, и что если мы не съедим этого хлеба, то лишимся вечной жизни? А как же наша вера, наши Книги, наши пророки?

Раввину стало не по себе. Возможно, ему лучше было бы уйти из синагоги, чтобы его не обвинили в том, что он будто бы потворствовал столь необычным высказываниям? Даже Мария, казалось, осуждающе смотрела на сына.

– Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего меня Отца. Воля же пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он Мне дал, ничего не погубить, но все то воскресить в последний день.