Белые и черные - Петр Петров

Иван принялся наблюдать бег времени по часам, послав на конюшню за каретою.

Вот уж близко к урочному времени. Тишь мёртвая вокруг, так что слышно, как отдаётся мерный бой маятника в соседней приёмной. Свеча сильно нагорела, как вдруг нагар слетел, сбитый волною воздуха, пахнувшего в несовсем прикрытое окно. Ваня невольно вздрогнул и вскочил с места при скрипе отворяемой с крыльца двери. Мгновение — и перед ним в дорожном плаще вырос светлейший, делая рукою знак, чтобы он не крикнул.

— Опять? — указывая в сторону собственных апартаментов, спросил князь.

— Жду… Если через четверть часа не будут, пошлю к Дунелю карету.

— Отлично… Я спрячусь у тебя… переоденусь, а как войдёт к себе, ты приди…

— А если нельзя будет уйти тотчас?

— Я не говорю тотчас, а когда останется одна государыня…

— Поднимусь к себе, коли я, ваша светлость, и…

Светлейший приказал послать за Макаровым: чтобы был немедленно Ваня послал гребца в верейке [78] и отослал карету. Кабинет-секретарь успел пройти на вышку к Ване тоже вовремя — до возвращения её величества.

Только промелькнул делец, как стали внятно слышаться голоса идущих по двору, и Иван, распахнув дверь на крыльцо, вышел со свечою.

Государыня изволила идти под ручку с Анисьею Кирилловной и очень громко смеялась. Сбросив самару [79], её величество прошла к себе, а через несколько минут спутница её удалилась.

Смолкло всё, и Ваня поднялся наверх, оставив свечу в передней, но притворив дверь в коридор с крыльца.

Князь тотчас встал и пошёл вниз, оставив Балакирева с Макаровым.

— Как удачно вышло! — не утерпел кабинет-секретарь, прибавив: — Даст Бог и остальное так же легко уладится.

Ваня промолчал, начиная думать совершенно противное. В душу его закрались боязнь и нервное раздражение; не владея собою, он неслышными шагами, притаив дыхание, юркнул на лестницу.

Эта страшно мучительная нравственная пытка, к счастию для бедняка, длилась одно мгновение. До слуха его долетел согласный дружеский разговор, и страх отлетел так же быстро, как пришёл.

Он взбежал наверх, оживлённый, и обратился к Макарову со словами:

— Всё поправилось, кажись; ладят…

— Я так и знал и был совершенно спокоен, — ответил величественно-дипломатическим тоном кабинет-секретарь, в сущности схитрив и рисуясь.

В разговоре с Меньшиковым Алексей Васильевич, напротив, не скрывал от светлейшего опасений за исход его отважного плана — предстать сюрпризом и начать с упрёков. Подействовало ли его представление, или светлейший передумал, но вступление его в речь было более лёгко и произвело ожидаемое действие одними напоминаниями постоянных услуг и заверением готовности поддерживать сложившиеся временем отношения. Светлейший развил затем картину стремлений честолюбия всех прихлебателей и угодников, умевших только льстить, но лишённых способностей.

— В числе приближённых теперь к вам есть и такой человек, который усердствовал вашим врагам. Вам хорошо известно, что если бы раздули подозрения — как нашёптывала Чернышиха, — то последствия могли бы быть самые печальные для меня.

— Знаю! Верю… да ведь ты сам мне про Авдотью Ивановну, когда я спрашивала, сказал, что из неё можно сделать что хочешь! Что теперь вреда от неё ждать нечего!

— Конечно… вредить она по-прежнему не может, а своё корыстие в ней то же, что и было… Поэтому высоко ценить её угодливость не приходится…

— Мне она и то уже надоела. Я без тебя опять призывала княгиню Аграфену Петровну. Представь себе, что она мне то же самое пропела про Карла, что и ты. Чтобы я ему и голштинцам не давала бы много умничать, а то они скорее других зазнаются.

— А как же вы давали приказ зятюшке своему схватить меня, как преступника?!

— Когда?

— Июля 5-го сего 1726 года…

— И ты не грезишь и не шутишь?

— Чего шутить и грезить? Вот он! Велите Макарову или Балакиреву прочесть. И подослали бывшего шведа к одному коменданту, чтобы меня, как приеду я к нему в крепость, захватить, да в маске, связанного, в закрытой повозке доставить государю герцогу Голштинскому на расправу… за то, что усердствовал — прости, Господи, грех мой этот, — прежде чем свои русские дела обделать, его немецкое положение поправить. Но после такой награды моего усердия не могу уже, хотя бы и хотел, с чистым сердцем относиться к коварному врагу, жаждущему моей гибели. Нужна она им, поверьте, государыня, не на добро вам самим и к явному вреду всем, кроме них. Думал ваш зятюшка, что, уходив меня, он, при содействии Александра Бутурлина, вашим именем будет делать что угодно немцам своим. Как же посмотрели бы за это другие русские на вас самих, когда и при мне, покуда на вожжах держу самовольцев и шептунов, подмётных писем не оберёшься? Судите, что бы было без меня с вашим троном, при продажности Ягужинского, готового присоветовать и поклясться сто раз в чём угодно, только дали бы ему за это побольше… Забрал он Бутурлина в лапы, и побудили они вас, как сами видите, на такое дело, как гибель моя, скрывши от вас самый подвох…

— О схватыванье тебя в первый раз слышу и прийти в себя не могу… Да как же это?

Вместо ответа князь, выйдя из опочивальни, кликнул Балакирева и перед её величеством заставил прочесть с начала до конца указ, найденный у голштинца, с полною подписью и за печатью, хранимой у канцлера Головкина. В это время подошёл, хотя и непрошеный, Макаров, и по прочтении указа, взглянув на подпись, засвидетельствовал, что она подложная:

— Цесаревна Елизавета Петровна не так выводит есть (Е) и рцы (Р), — сказал он. — Она начинает не снизу, как здесь, а в строку, сбоку палочку проставляя.

— Коли фальшь тут, надо допросить будет тех, кто послал голштинца, — вымолвил, как бы раздумывая вслух, светлейший.

— Да, да! — подтвердила государыня.

— Осмелился бы я предложить в таком случае одну маленькую штучку, чтобы верно узнать: сам ли герцог Голштинский тут причастен своим почином или другие? — отозвался, смекнув, в чём дело, Макаров.

— Как же ты это узнаешь, Алексей Васильич? — милостиво спросила кабинет-секретаря государыня.

— Ваше величество утром соизволите попросить герцога Голштинского и, когда он явится, прямо спросите его: «Что ты сделал, Карл, с светлейшим князем, по указу?» Если не сам его высочество тут причинен, он, разумеется, ничего не ответит, и можно будет из его затруднения в ответе убедиться, что тут стряпали другие, а не он…

— Это точно штучка ловкая, — отозвался светлейший. — Желал бы я только тут быть, непременно… Тогда пойму авось-либо всё и сумею найти дорогу к раскрытию подлинных виновников наглого обмана и кова, прикрытого именем вашего императорского величества.

— Хорошо… И я понимаю, в чём дело, — решила государыня. — Ты, Ваня, никого к нам не пускай и не давай нисколько понять, что Александр Данилыч у нас во дворце. А ты, Алексей Васильич, пораньше забеги к любезному зятюшке: попросить его ко мне. Ступайте с Богом и точно исполните как сказано.

— Позвольте, ваше величество, ещё одну просьбу! — молвил светлейший. — Если Александр Бутурлин войдёт, его задержать?

— Отказать, пусть домой едет! — отдала государыня приказ Ивану Балакиреву, вышедшему из опочивальни с Макаровым, которому светлейший мигнул подождать в передней.

Выйдя туда через минуту, князь сделал распоряжение, чтобы захваченного голштинца перевезли из Ивангородской крепости в Петропавловскую, и послал Макарова к секретарю военной коллегии справиться: не сделано ли нового распределения караулов; да приказать, чтобы рапорт был изготовлен к полудню, с сохранением о том тайны.

Макаров исчез с этими наказами, и в передней её величества воцарилась полная тишина.

Около десяти часов утра явился по приглашению зять государыни. При докладе о нём светлейший скрылся за занавесью алькова, хорошо видя сквозь незаметную щель лицо герцога.

Поздоровавшись и усадив зятя, государыня, прямо смотря на него, задала ему условленный вопрос, вызвавший у ответчика изумление. Оказалось, что доклад своего министра об указе он, должно быть, пропустил мимо ушей, а насчёт необходимости освобождения от Меньшикова натолковано ему было достаточно. Потому он запел о вреде управления князя и о необходимости: ему с женою занять первое место в управлении.

Царственная тёща слушала его со вниманием, давая высказаться вполне о системе мнимодоверяемого якобы управления. Герцог Карл три или четыре раза сказал о необходимости заседать в Верховном совете и Бассевичу, с поручением заведования делами Ягужинскому.

— Когда же ты, Карл, давал мне для подписания указ об аресте светлейшего? — вдруг спросила прямо государыня.

— Не помню… разве указ? — ответил он нерешительно. — Верно… обещал Александр Борисович? Я-а… не видал…