Счастливчик Пер - Генрик Понтоппидан

Правда, есть ещё на свете Якоба — он чуть не забыл про неё: это серьёзное препятствие. С другой стороны, неизвестно, обязан ли он связать себя на всю жизнь, когда перед ним неожиданно открываются столь заманчивые перспективы. Имеет ли он, наконец, право отказываться от такого будущего? Справедливо ли это будет по отношению к тому делу, которому он отдаёт все свои силы? Видит бог, как дорога ему Якоба. Он высоко ценит её редкие достоинства, ему будет ужасно тяжело расстаться с ней. Но как можно думать о своих личных чувствах, когда дело касается всеобщего блага? Да Якоба сама должна понять и одобрить его. Пятьдесят миллионов! Эта сумма в такой крохотной стране, как Дания, может доставить её обладателю почти неограниченную власть. Чего только не сделаешь на родине с такими деньгами! Какую помощь можно оказать освободительному движению, которому та же Якоба, больше, чем кто-либо другой, желает успеха и счастья!

Ему не хотелось возвращаться домой, поэтому он отправился на Унтер ден Линден, где в кафе и погребках было ещё довольно много народу. До сих пор Пер по возможности обходил стороной эти фешенебельные ресторации, потому что там всё стоило до чёртиков дорого. При всём своём стремлении казаться светским человеком, он сызмальства не любил сорить деньгами и, сказать по чести, лучше всего чувствовал себя в излюбленном кабачке художников, куда водил его Фритьоф и где можно было получить полуфунтовый бифштекс с яичницей, солидную булку, кусок сыра, две кружки пива и в придачу приветливую улыбку кельнерши всего за две марки. Но в хмельном возбуждении этой ночи он отбросил свои мещанские предрассудки и вошёл в один из самых роскошных офицерских ресторанов, неподалёку от гауптвахты.

Сидя за бутылкой охлаждённого на льду «Vix bara», Пер смотрел, как весело кружатся пары, бряцая саблями и шурша шелком, и продолжал себя уговаривать. Баронский титул, о котором рассказывал ему дядя Генрих, не выходил у него из головы. А вдруг он и впрямь станет бароном! Без знатного имени в этих кругах ничего не добьёшься. Но зато, став бароном, он не побоится никакого соперничества. Правда, по совести говоря, он ещё мало чего сумел достичь — всего лишь один перехваченный взгляд. Но разве он располагал большим, разве он располагал хоть единственным взглядом, когда в своё время обратил взоры на Якобу? Надо только быть смелым и верить в свою счастливую звезду. Недаром же его девиз: «Я так хочу!»

Домой он добрался уже в четвёртом часу, но возбуждение не давало ему заснуть. Он метался по постели, пил воду стакан за стаканом — и всё не мог успокоиться. Не только фантастические и дерзкие мечты о будущем мешали ему уснуть. Во мраке и одиночестве проснулись другие мысли и волновали его кровь.

Всё время, что он жил в Берлине, его преследовало странное беспокойство, которое, словно тень из сказки Андерсена, появлялось только в тишине, когда кругом никого нет. Это была неотвязная мысль об отце и его возможной смерти. Проще сказать, днём, когда он занимался делом или сидел с друзьями в кафе, эта мысль не волновала его, но стоило ему остаться одному, в чужом городе, особенно по вечерам, когда он возвращался домой в свои пустые и неуютные комнаты на Карлштрассе, призрак снова вставал перед ним. Каждую ночь, пока, сняв пиджак, он стоял перед постелью и заводил часы, он задавал себе один и тот же вопрос: «А вдруг отец сегодня умер?»

Так было и в эту ночь.

Под утро, когда ему наконец удалось задремать, он внезапно вздрогнул, как от толчка. Непонятно откуда донёсся странный звук, будто кто-то постучал в стену. Снова сон отлетел от него. И хотя он был совершенно не суеверен, он не мог отделаться от мысли, что как раз в эту минуту скончался отец.

Утром он послал телеграмму Эберхарду и к обеду получил короткий ответ: «Отец при смерти». Пер взглянул на часы. Через два часа отходил экспресс в Гамбург. На другое утро он будет дома, а вечером сможет выехать обратно. Всего двое суток, зато совесть будет спокойна.

Он помешкал минуту с часами в руке. Потом решительно мотнул головой и принялся укладывать чемодан.

Он сам не до конца сознавал, что гонит его домой; он просто боялся когда-нибудь горько пожалеть о том, что не сказал отцу последнего «прости», — ведь возможность окончательного примирения совершенно исключалась. Его решение было неведомым путём связано с другими мыслями, которые тоже не давали ему уснуть всю ночь, и опять в дело был замешан непреодолимый страх перед призраками прошлого. Подобно первым язычникам, которые, приняв христианство, тайно поклонялись прежним богам, прежде чем решать важные вопросы, Пер хотел жертвой умилостивить отцовского бога, прежде чем начать последний и завершающий бой за золотой венец счастья.

Два часа спустя поезд унёс его на север.

Глава XII

Ночью, когда поезд мчался по Ютландии, Пер без устали вспоминал, как семь лет тому назад он последний раз так неудачно съездил домой на рождество. До мельчайших подробностей вспоминалась ему эта поездка: тогда был тёмный, ненастный вечер, холодный желтоватый туман окутывал город, и сонно мерцающие фонари казались в тумане ещё унылее. На мокрой платформе стояла его сестра Сигне в куцем старомодном салопе, на руках у неё красовались чёрные шерстяные перчатки, а из-под юбки выглядывали большие ноги в калошах. Пер вспомнил, как рассердился отец, когда узнал, что сын без разрешения устроил себе каникулы, и как сам он огорчился, когда увидел, что в столовой натирают пол и что, значит, все уже отужинали.

Пера даже удивило, что он до сих пор живо помнит все эти мелочи, хотя сейчас они решительно ничего для него не значили. И уж во всяком случае, он не хотел признать, что родительский дом и мрачные воспоминания, вынесенные оттуда, до сих пор имеют над ним какую-то власть. Он готов был согласиться лишь с тем, что мысли о прошлом, которое за последние годы совсем исчезло из его жизни и памяти, сейчас, в порядке исключения, вновь посетили его.

Ранним утром, при ясном октябрьском солнышке, Пер подъехал к маленькому городку.

Появление Пера, вернее его необычный костюм, вызвало на вокзале заметное оживление. На нём было длинное подбитое шелком дорожное пальто мышиного цвета с большим бархатным воротником и обшлагами. На темноволосой, гладко остриженной голове красовалась шотландская дорожная шапочка, и, наконец, из-под высоко засученных брючек, согласно новейшей моде, выглядывали светло-серые гетры. Чемодан, картонка для шляпы и прочие дорожные аксессуары — всё было первого сорта и все с иголочки.

Какие-то крестьяне в домотканых куртках испуганно посторонились. Пер не без тайного удовольствия услышал их шепот: «Это часом не молодой граф Фрюс?»

Хотя Пер дал телеграмму о выезде, встречать его так никто и не вышел.

«Ну что ж, тем лучше, — подумал Пер, — по крайней мере буду свободен». Он решил снять номер в отеле, что во всех отношениях было бы для него удобнее.

Но не успел он сесть в один из поджидавших у вокзала гостиничных омнибусов, как увидел Эберхарда, который неторопливо выходил из привокзального парка. Пер тут же догадался, что брат, который пуще всего на свете боялся уронить своё достоинство, нарочно пережидал в парке, чтобы сделать вид, будто он очутился здесь совершенно случайно, прогуливаясь, и эта догадка заставила Пера пожать плечами. Подобное высокомерие в былые дни взорвало бы его, теперь же оно вызвало у него только жалость.

Когда Эберхард увидел, что Пер уже сговаривается со служащим из отеля, он явно перепугался и ускорил шаги.

— Ты что, в отеле хочешь остановиться? — спросил он, даже не успев поздороваться.

— Да, — ответил Пер, — при сложившихся обстоятельствах мне не хотелось бы беспокоить домашних.

— Но тебе приготовили комнату, и места у нас много. Мать очень обидится, если ты остановишься в отеле.

— Ну, конечно, раз так… Пришлите мне, пожалуйста, носильщика, обратился Пер к служителю. После этого он спросил у Эберхарда о здоровье отца.

— Он спит со вчерашнего дня. Вообще, он непрерывно дремлет. Последние сутки он почти всё время в забытьи.

Из вокзала вышел носильщик в сопровождении служителя, который почтительно снял каскетку перед Пером. Пер бросил ему крону и дал носильщику указания относительно багажа.

Эберхард тем временем отошёл в сторону, он украдкой и с явным беспокойством изучал костюм Пера. Когда он обнаружил гетры, лицо его выразило неописуемый ужас.

— Пошли задами, — сказал он и хотел было свернуть на тропинку, которая вела к пасторской усадьбе по окраине города.

Пер запротестовал:

— Тут гораздо дальше, а я устал.

— Ну, как хочешь, — ответил Эберхард, скривив рот. Обычно это у него означало, что он считает ниже своего достоинства вдаваться в пререкания.

Братья молча шли по главной улице.