Стеклянный дом - Ева Чейз

земле, придавливает всей длиной своего тела. Рита не замечает, что плачет, пока Робби не утирает ее слезы подушечкой большого пальца. – И мне тоже чертовски повезло. Потому что ты не замужем за этим идиотом, а значит, я могу исцеловать тебя всю с головы до ног.

И в каждую складочку. Боже. Она понятия не имела, что на свете бывают такие ощущения. И потом, лежа на земле, дрожа всем телом и пытаясь отдышаться, Рита чувствует себя так… будто заново родилась. Робби берет ее руку в свою, целует, скользя губами по костяшкам, и она улыбается, утопает в нем и в этой теплой летней ночи – настолько, что не слышит далеких выстрелов, приглушенных деревьями.

38

Гера

Я НЕ ХОТЕЛА НИКОГО убивать. Я и вовсе не пошла бы стрелять, если бы Дон не разбил террариум, а малышка не начала вопить во все горло и в комнату не вбежал Тедди, а за ним и мама, изумленная, в воздушном сером платье, расшитом крошечными зеркальными осколками. Я взревела:

– Он просто зверь! Смотри, что он натворил! – Но она просто стояла на месте, не желая смотреть на разбитый стеклянный ящичек – не желая видеть, какой Дон на самом деле.

– Разумеется, это вышло случайно, – сказал тот, потирая переносицу.

– Принеси совок и щетку, Гера, – велела мне мама, а сама подошла к дивану и взяла на руки ревущую малышку. Леснушка никогда раньше так не ревела. Она была в ужасе, вся распухшая и напряженная.

– Ну-ну, – сказала мама, крепко обнимая ее. – Все хорошо, все хорошо, моя горошинка.

Но все было плохо. И малышка это знала. Она продолжала вопить, как пожарная сирена, и извиваться, и я знала – и мама, наверное, тоже, – что успокоить ее теперь может только один человек – Большая Рита. Но Большой Риты рядом не было. И мы понятия не имели, когда она может вернуться.

– Так мы пойдем стрелять? – спросил Тедди, взволнованно перепрыгивая с ноги на ногу.

Я одними губами прошептала: «Нет».

– Не думаю, что… – Дон почесал щеку. Он вдруг показался мне очень уставшим. – Не сегодня, Тедди.

Мама, которая кружила, приплясывая, с малышкой на руках, пытаясь ее успокоить, резко произнесла:

– Иди, Дон. Правда. Тогда я смогу здесь со всем разобраться. Ш-ш, малышка.

Тот покачал головой. Казалось, он сам был от себя в шоке. Как в тумане.

– Иди! – выкрикнула мама, доведенная до отчаяния воплями малышки – бесконечной алой лентой шума. – Пока ты здесь, я не могу успокоить малышку. Просто уйди отсюда. – Ее голос вдруг зазвучал так, будто она тоже его ненавидит. Она повернулась ко мне. – Сходи и ты, ладно? Пожалуйста, Гера.

Отказаться было невозможно. Я понимала, что мама хочет, чтобы я присмотрела за Тедди. Думаю, Дон тоже это понимал.

– Джинни, мне кажется, это не очень хорошая идея, – с коротким смешком произнес он.

– Я пойду, – сказала я. Нельзя было допустить, чтобы Тедди пошел с ним один.

Через несколько минут, будто желая что-то доказать, Дон вложил мне в руки ружье.

– Делай что хочешь.

* * *

Вскоре мы потеряли Дона, который погнался за дичью. Я схватила Тедди за руку, чтобы он не побежал следом. Когда Дон скрылся из виду и нам уже ничего не угрожало, я взревела, закружилась вокруг своей оси и начала бить себя в грудь, как дурацкий самец гориллы, которым возомнил себя Дон. Мы с Тедди захихикали. В тишине леса этот звук разросся, зазвучал со всех сторон, как будто среди деревьев спрятались толпы обезумевших хохочущих детишек. К этому моменту мы уже были в густой сосновой чаще, где земля сухая и хрустящая, под ногами скользкая хвоя, а воздух совершенно неподвижный, как в недрах платяного шкафа. Когда мы перестали смеяться, Тедди испугался. Я вывела его из сосен – туда, где снова стало видно небо и огоньки далекого самолета, описывающего дугу, как космический корабль. От тяжелого ружья у меня заныло плечо. Мне хотелось свернуться клубочком в мягком трухлявом дупле и заснуть, обнимая Тедди, лишь бы не возвращаться в Фокскот. Лишь бы не видеть разбитое стекло на полу. От мыслей о террариуме у меня внутри с новой силой зашипела злоба. Только это я и помню – внезапный приступ гнева, сердце, стучащее как большой басовый барабан, и как Тедди указал на движущийся силуэт вдалеке и зашипел: «Олень! Олень! Стреляй!»

Пуля прогремела раньше, чем я приняла решение выстрелить. Ружье ударило меня в плечо. Вечер рассыпался на миллиарды осколков.

Несколько секунд мы молчали. В ушах стоял звон, похожий на колокольный. Я представила, как олень истекает кровью. Мучается. Но я не была уверена, что мне хватит смелости еще раз выстрелить в животное, чтобы избавить его от страданий. Поэтому я бросила ружье на землю, и мы побежали обратно в Фокскот.

Это было почти час назад. Я чищу зубы дрожащей рукой. В дверь ванной стучат.

– Гера? Ты здесь?

Я вздрагиваю, услышав голос Большой Риты, и бросаю щетку в пластиковый стакан.

– Как прошел вечер? – Она слегка приоткрывает дверь, и в появившейся щелочке я вижу ее сумасшедшую улыбку.

Ее волосы взлохмачены, будто их лизало целое стадо коров. От нее пахнет костром и счастьем. Для меня это значит только одно: она не видела, что стало с ее драгоценным террариумом. Пока не видела.

Я не отвечаю. Большая Рита идет вслед за мной в спальню и со скрипом плюхается на краешек кровати. Ее улыбка гаснет.

– Тедди тоже какой-то кислый. Кто-нибудь объяснит мне, что случилось?

Как будто умер человек. Вся радость испаряется с бледнеющего лица Риты.

– Разбился? – повторяет она, не веря своим ушам.

– Его разбили. – Мой голос звучит бесцветно. – Дон разбил.

– Дон? – без выражения повторяет она. На стене тикают часы. Ее глаза вспыхивают. Я никогда не видела в них такого огня. Из карих они делаются золотыми. И сама она будто становится больше, сильнее, словно способна раздавить черепушку Дона одной рукой, как спелый персик. – Больше я терпеть не стану, Гера. – Теперь заговорила уже новая Большая Рита. Она направляется к двери. – Я выгоню этого мерзавца. Непременно. – Потом хмурится и медлит. – Погоди, а где он?

39

Сильви

– КАК ТВОЯ сестра, будучи старше и намного мудрее тебя, я советую тебе сидеть на месте и перемещаться исключительно в радиусе действия телевизионного пульта, – заявляет Кэролайн по телефону. В ее голосе слышится металл: шутки кончились. Я чувствую себя предательницей: я не все ей рассказала.