Обнаров - Наталья Троицкая

– Ты когда-нибудь слышала, как русские на американских горках катаются? Я даже не знаю, что круче, сами горки или слова, употребляемые русскими в порыве восторга.

– Это ж как кусочек Родины. Немедленно едем туда!

И были американские горки, а вместе с ними и буря восторга, и море смеха; и было чудесное фантастическое стереоскопическое кино; и был маленький, но очень «вкусный» ресторанчик на площади Зив. Жизнь искрилась, летела в глаза, точно земля в затяжном парашютном прыжке.

В отель они вернулись только к полуночи.

– Как здорово! Провести бы здесь в праздности недельку-другую! – смеясь, говорила Тая. – Просто, как крылья выросли! Ты веселился. Ты был таким забавным!

– Да уж. Особенно когда вынырнувшее из воды чудовище чуть-чуть не сожрало нас и когда вырвавшийся из тоннеля поезд чуть-чуть нас не опрокинул.

– Чуть-чуть не считается! – сказала она, и звонко чмокнув мужа в щеку, пошла к холодильнику.

Из холодильника Тая достала апельсиновый сок, налила в два стакана, один подала мужу.

– Вообще, я заметила, работать ты умеешь. Вот отдыхать – нет. Чувствуется, те забавы, что мы опробовали сегодня, обходили тебя стороной.

Она прилегла на диван, положила голову ему на колени и блаженно закрыла глаза.

– Устала?

– Немножко. Ноги от ходьбы гудят.

– Давай я тебе ванну приготовлю, хочешь? Ай! – спохватился он. – Ванну тебе же нельзя. Тогда душ. Давай душ?

Она качнула головой.

– Тогда массаж ступней. Сдержанно-нежный, целомудренно-эротичный массаж ступней. Хочешь? – он осторожно пощекотал супругу за бочок.

Тая рассмеялась.

– Не хочу! После твоего эротично-мудрёного массажа меня обычно тянет на подвиги. Боюсь не сдержаться.

– Я же не варвар, чтобы воспользоваться доверчивостью девушки.

Тая обняла мужа за шею, притянула к себе, поцеловала в губы.

– Ты гораздо опаснее. Я помню, как ты смотрел на меня там, на полутемной улочке возле сазоновского заведения, у меня дыхание перехватило, и сердце биться перестало.

– Так сильно?

Она кивнула.

– Очень!

Он целовал жену сначала нежно, потом страстно, потом неистово, как истосковавшийся пылкий любовник, и сердце бешено колотилось, как у мальчишки, и дыхание замирало от ее откровенного, произносимого шепотом: «Люблю!».

Внезапно Тая остановила его, прижалась носом к его щеке, закрыла глаза, замерла. Реальность ворвалась в его жизнь без спросу, без стука, вульгарно и грубо.

– Таким я тебя и буду помнить, – прошептала она, потом вдруг высвободилась из его объятий и сказала, холодно и жестко: – Все. Хватит сентиментальничать! Идем, ты пострижешь мне волосы.

– Зачем?!

– Костя, от химиотерапии я все равно буду лысая, – и, заметив его растерянность, добавила: – Чего сидишь, как камень в лесу? Волосы – не зубы, отрастут. Идем!

Высушив волосы феном, Тая крутилась перед зеркалом, оценивая новую прическу-каре. Обнаров смотрел на жену, на лежащие на полу поверх расстеленных газет волосы, и его лицо сейчас было растерянным и несчастным. Он крутил ножницы в руках, и от нервного напряжения его руки заметно дрожали.

– Мне кажется, совсем не плохо. Костя, как тебе?

Она обернулась, заметила его состояние, подошла, обняла.

– Ты только сильно не переживай за меня, ладно? Костенька, обещай мне, что не будешь изводить себя. Обещай! – повторила она требовательно, теребя его за ворот рубашки.

– Я не могу тебе этого обещать. Ты же знаешь…

– Нет. Так не пойдет! Ты завтра полетишь домой, заберешь сына из роддома и будешь заниматься им и думать только о нем. Он маленький, о нем нужно заботиться. Ты понимаешь? Ничего хорошего не выйдет, если ты будешь небрежен, погружен в тревожные мысли. Я прошу тебя, – ладонями Тая коснулась его лица, упрямо посмотрела в глаза, – прошу тебя, Костенька, заботься о сыне. От того, что ты будешь метаться, мучиться, переживать, никому лучше не станет, ни мне, ни Егорке.

Обнаров обнял жену, прижал к себе, подумал: «Господи, лучше бы все это со мной случилось!»

– Не волнуйся за Егора. Все будет хорошо. Правда. Мама из Питера приедет. Поможет первое время. Его же купать надо. Я не умею. Я их вообще боюсь, маленьких. Крохотные ручки, крохотные ножки… Как держать, как кормить… Но ничего, – он через силу улыбнулся, – я быстро научусь. Мне же главное чуть-чуть продержаться. А там ты уже будешь дома. Да?

Она согласно кивнула.

Обнаров погладил ее по волосам, по щеке.

– Нет, все-таки красоту ничем не испортишь.

Она тряхнула головой, рассмеялась.

– Теперь нельзя сказать: волос долог, ум короток. Мой интеллект резко возрос!

– Давай-ка иди, ложись. Уже далеко за полночь, и интеллектуальным девочкам пора опочивать. Я все здесь быстренько уберу и приду к тебе.

– Мне еще нужно шов обработать.

Они лежали, обнявшись, на роскошной огромной, убранной белым шелком кровати. Измученная дневными переживаниями, болезнью и впечатлениями Тая спала. Ее голова покоилась на его плече, своим лбом она касалась его подбородка, левая рука нежно обнимала его за шею. Он боялся пошевелиться, боялся потревожить ее сон. И заснуть он тоже не мог. Сон не шел потому, что гаденьким голоском какое-то сто пятьдесят четвертое чувство, которое он безуспешно старался в себе задавить, все нудело и нудело о том, что это последняя, самая последняя с нею ночь.

Утром он отвез ее в клинику.

– Таечка, слушайся врачей. Будь умницей. Телефон держи всегда рядышком. Через три дня увидимся, – целуя ее в щеку, на прощанье сказал Обнаров.Она улыбнулась, помахала мужу рукой и пошла по длинному белому коридору. Она уходила все дальше, ее шаги становились, все быстрее, все глуше. Он пристально смотрел ей вслед. Она так ни разу и не обернулась.

– Костя, ну не так! Не так! – кипятилась Марта Федоровна. – Ты на руку себе его положи. Ниже нагнись. Вот! Левую ладошку под шейку и головку. Правой рукой мыть будешь.

– Ой, мам, давай-ка ты сама. Это такие нервы!

– Сам, Костя. Тебе нужно научиться.

Обнаров рукавом смахнул пот со лба, склонился к лежащему в ванночке сыну и осторожно ладошкой плеснул воды ребенку на грудку. Сын радостно заулыбался, замахал ручонками и посмотрел на отца карими счастливыми глазенками.

– Ах ты, мой хороший, мой родной. Сейчас искупаем тебя, покормим – и спать. Сегодня спать будешь дома, в кроватке, – приговаривал Обнаров и осторожными, несмелыми движениями намыливал тельце ребенка.