Ключ Сары - Татьяна Росней

Потом она сказала:

— Но где же мы тогда будем жить, мама?

И я ответила, легко, шутливо, ожидая, что она насмешливо и неодобрительно фыркнет:

— А как насчет Нью-Йорка?

___

Словом, с Зоей все получилось легко и просто. А вот Бертран отнюдь не пришел в восторг от нашего решения. Его совсем не радовала мысль, что дочь уедет от него так далеко. Но Зоя твердо и решительно была настроена уехать. Она сказала, что будет прилетать к нему чуть ли не каждый месяц и что он тоже может приезжать к нам, чтобы повидаться с ней и сестрой. Я объяснила Бертрану, что мы еще не приняли окончательного решения о переезде. И что в любом случае мы уезжаем не навсегда. Всего лишь на пару лет. Чтобы Зоя освоилась с американской стороной своей личности. Чтобы помочь мне встать на ноги. Начать все сначала. Он теперь жил с Амели. Они официально оформили свои отношения. Дети Амели были уже почти взрослыми. Они жили вдалеке от нее и, кроме того, часто навещали своего отца. Может быть, Бертран поддался искушению вкусить новой жизни без ежедневной ответственности за детей, своих или ее? Наверное. Во всяком случае, он сказал «да». И тогда я стала готовиться к отъезду.

Поначалу мы жили у Чарлы. Но потом она помогла мне подыскать недорогую, простую квартирку с двумя спальнями, «роскошным видом на город» и швейцаром на Западной 86-й улице, между Амстердамом и Коламбусом.[76] Я унаследовала жилище от одной из ее подруг, которая переехала в Лос-Анджелес. В доме жило много семейных и разведенных пар, это был настоящий улей, полный детей — совсем уже взрослых и грудных, велосипедов, детских колясок и мотороллеров. Здесь было уютно и комфортно, но чего-то все равно не хватало. Чего? Я не знала.

Благодаря Джошуа я устроилась нью-йоркским корреспондентом для одного французского веб-сайта. Я работала на дому и по-прежнему прибегала к услугам Бамбера, когда мне требовались фотографии из Парижа.

Зоя пошла в новую школу, Тринити-колледж, в паре кварталов от дома.

— Мама, я никогда не стану там своей, они зовут меня француженкой, — жаловалась она, и я не могла сдержать улыбку.

___

Мне нравилась в жителях Нью-Йорка их целеустремленность, их беззлобное подшучивание, их добродушие. На них было приятно смотреть. Соседи здоровались со мной в лифте, подарили нам цветы и сладости по случаю переезда и обменивались шуточками со швейцаром. Я уже успела позабыть, как это делается. Я настолько привыкла к угрюмой грубости парижан и к тому, что люди, живущие на одной лестничной площадке, не удосуживаются приветствовать друг друга даже коротким кивком.

Но, пожалуй, самое смешное заключалось в том, что, несмотря на очарование своей новой жизни, я скучала по Парижу. Я скучала по огням Эйфелевой башни, которые зажигались в строго определенный час по вечерам, отчего она превращалась в сверкающую, увешанную драгоценностями соблазнительницу. Я скучала по сиренам воздушной тревоги, которые завывали над городом каждую первую среду месяца, ровно в полдень, во время очередных испытаний системы оповещения гражданской обороны. Я скучала по субботнему блошиному рынку на бульваре Эдгара Куине, где торговец овощами называл меня та p'tite dame,[77] хотя я была, наверное, самой высокой из его покупательниц. Я тоже чувствовала себя француженкой, хотя и была чистокровной американкой.

Вообще отъезд из Парижа оказался совсем не таким легким и безболезненным, как я себе представляла. Нью-Йорк, с его энергетикой, облаками пара, вырывающимися из люков теплоцентралей, огромными просторами, мостами и пробками на дорогах пока еще не стал моим домом. Мне страшно не хватало парижских друзей, несмотря на то что я уже успела обзавестись здесь новыми. Я скучала по Эдуарду, с которым так сблизилась в последнее время и который писал мне каждый месяц. Но особенно мне не хватало тех взглядов, которыми французы окидывают женщин, тех самых взглядов, которые Холли называла раздевающими. Оказывается, я успела к ним привыкнуть в Париже, а здесь, на Манхеттене, все ограничивалось приветственными восклицаниями, которые отпускали водители автобусов: «Эй, лапочка!», когда видели Зою, и оригинальным «Привет, блондиночка!», когда видели меня. У меня появилось ощущение, будто я превратилась в невидимку. Я никак не могла понять, откуда в моей жизни образовалась такая пустота. Как будто налетел ураган и вывернул меня наизнанку.

И еще ночи.

Ночи у меня все, как на подбор, были одинокими, даже те, которые я проводила с Нейлом. Лежа в постели и вслушиваясь в биение ритма большого города, я вновь перебирала в памяти образы и отголоски прошлого, которые накатывались на меня подобно приливу.

___

Сара…

Она ни на минуту не оставляла меня. Благодаря ей я изменилась навсегда. Я носила в себе ее жизнь, ее страдания. У меня появилось ощущение, будто я лично была знакома с ней. Я знала, какой она была в детстве. Я знала, какой она стала, когда выросла. Я знала ее, когда, будучи уже сорокалетней домохозяйкой, она направила свою машину в дерево на скользкой дороге Новой Англии. У меня перед глазами стояло ее лицо. Раскосые светлые глаза. Форма головы. Поза. Телодвижения. Ее руки. Ее редкая улыбка. Я знала ее. Если бы я встретила ее на улице, останься она жива, я бы узнала ее в толпе.

Моя старшая дочь отличалась острым умом. Она поймала меня с поличным.

Я искала в Интернете информацию об Уильяме Рейнсферде.

Я даже не заметила, как она вернулась из школы. Как-то раз погожим зимним днем она прокралась в мою комнату так тихо, что я не услышала.

— И давно ты этим занимаешься? — поинтересовалась она тоном строгой матери, заставшей своего отпрыска курящим травку.

Покраснев от смущения, я призналась, что регулярно разыскиваю его в Интернете в течение последнего года.

— И? — продолжала она, скрестив руки на груди и вперив в меня суровый взгляд.

— Очевидно, он уехал из Лукки, — заявила я.

— Ага. И где же он сейчас?

— Он вернулся в Штаты и живет здесь вот уже пару месяцев.

Я не могла больше выдерживать ее взгляд, поэтому встала с места и подошла к окну, глядя вниз на шумную и оживленную Амстердам-авеню.

— Он в Нью-Йорке, мама?

Голос ее смягчился, он был уже не таким резким и грубым. Она подошла сзади и положила свою чудесную головку мне на плечо.

Я кивнула. Я не находила в себе мужества признаться ей, что пришла в полный восторг, когда узнала, что он здесь. Я была счастлива тем, что в конце концов оказалась с ним в одном городе, через два года после нашей последней встречи. Я вспомнила, что его отец был коренным нью-йоркцем. Так что и Уильям наверняка жил здесь, когда был маленьким.

Он значился и в телефонном справочнике. Он жил где-то в районе Уэст-Виллидж. То есть всего в пятнадцати минутах на метро от моего дома. И потом целыми днями и даже неделями я задавала себе один и тот же вопрос: могу ли я позвонить ему? Он не сделал попытки разыскать меня после нашей встречи в Париже. С тех пор я не получала от него никаких известий.

Но спустя какое-то время мое волнение и восторг пошли на убыль. У меня не хватало смелости позвонить ему. Но я продолжала думать о нем ночь за ночью. День за днем. Молча, втайне. Я представляла, как в один прекрасный день столкнусь с ним в Центральном парке, или в супермаркете, или в баре, или в ресторане. Интересно, он приехал сюда с женой и дочерьми? И почему он вообще вернулся в Штаты? Что случилось?

— Ты звонила ему? — продолжала расспрашивать меня Зоя.

— Нет.

— А собираешься?

— Не знаю, доченька.

Я заплакала, молча и неслышно, плечи у меня вздрагивали.

— Ох, мама, перестань, пожалуйста, — вздохнула она.

Я сердито смахнула с глаз слезы, чувствуя себя ужасно глупо.

— Мама, он знает, что ты живешь здесь. Я уверена, он знает об этом. Он наверняка тоже разыскивал тебя в Интернете. Он знает, чем ты здесь занимаешься, и знает, где ты живешь.

Такая мысль не приходила мне в голову. Я имею в виду то, что Уильям может разыскивать меня с помощью поисковой машины. То, что он может знать мой адрес. Неужели Зоя права? И он знает о том, что я тоже живу в Нью-Йорке, в Верхнем Вест-Сайде? Интересно, он вспоминал обо мне? И что он при этом чувствовал?

— Мама, тебе надо расслабиться. Выброси эти мысли из головы. Позвони Нейлу. Вообще, мне кажется, тебе надо почаще с ним встречаться и продолжать жить собственной жизнью.

Я повернулась к ней, собственный голос показался мне хриплым и грубым.

— Я не могу, Зоя. Я должна знать, помогло ли ему то, что я сделала. Я должна знать это. Неужели это слишком много? Неужели это так трудно?

В соседней комнате захныкала малышка. Наши голоса разбудили ее. Зоя пошла туда и тут же вернулась, держа на руках пухленькую, икающую сестренку.