Призрак улицы Руаяль - Жан-Франсуа Паро

Жан Гален встал и тихо, так, что к концу фразы его стало едва слышно, произнес:

— Господин комиссар, я признаю, что с самого первого дня питал к Элоди несказанную любовь, и ничто и никто не могли бы побудить меня причинить ей зло.

— Однако, сударь, — отозвался Николя, — в хорошенькое же положение вы попали! Старший сын от первого брака, вы ненавидите вашу мачеху, и она, под маской безразличия, платит вам тем же. Вы безнадежно влюблены в двоюродную сестру, но эта любовь терзает и разрушает вас. Ваш союз, даже если бы она и приняла ваши ухаживания, потребовал бы специального разрешения, каковое выдается крайне редко, и только знатным и благородным домам, которые припасли себе собственных князей Церкви. Безумная любовь, удел которой — иллюзия и обман. Любовь горькая, ибо вы могли знать или догадываться об узах — а мы уверены в их существовании, — соединявших Элоди и индейца. Страсть может привести к преступлению, а когда к такому весомому мотиву прибавляется еще и выгода, ибо вы, как и ваш отец, имели все основания желать исчезновения Элоди, то основания записать вас в подозреваемые, становятся очевидны. Но я готов выступить в вашу защиту: впервые попав к вам в дом, я увидел, что вы — единственный в семье, кто искренне опечален смертью девушки. И еще тогда, глядя на отца, вы заподозрили его в совершении преступления: я сумел прочитать ваши мысли.

— Господин комиссар, — воскликнул Сартин, — извольте оставаться в рамках собранных вами доказательств, а ваши домыслы, кои вы, разумеется, вправе иметь, оставьте при себе.

— Я строго придерживаюсь фактов, сударь, однако истина открывается только тогда, когда наша интуиция побуждает собранные нами улики обрести голос. Итак, Жан Гален остается под подозрением.

Переведя дух, Николя пересек зал и подошел к госпоже Гален.

— Сударыня, вы усложняете мою неблагодарную задачу! Вам выпала незавидная участь! Кажется, сам дом на улице Сент-Оноре побуждает своих обитателей лгать. И вы являетесь хозяйкой этого дома. Вы помогаете супругу и даже выступаете от его имени в торговых делах. Вы подарили ему дочь. Но в собственном доме вы чувствуете себя чужой. Другие члены семьи не любят вас и не прощают вам ни малейшей оплошности. Сын вашего супруга от первого брака? Он относится к вам враждебно. Ваши золовки? Они ненавидят вас. Наганда? Для вас он не более, чем мебель, да вы, собственно, и не встречаетесь с ним. Дорсак, приказчик в лавке? Вы кокетничаете с ним, разыгрывая ученую женщину, а он играет роль вашего раба. Сколько тревог приносит вам жизнь в этом доме! Каждый ваш день начинается с мысли о том, что ждет вас подле вялого и бесхарактерного мужа, коего вы не уважаете, ибо он полностью находится под пагубным влиянием сестер. Вы обнаружили, что муж ваш завел дела в тупик и в скором времени неминуемо разорится. Таким образом, создается угроза не только вашему выживанию, но, главное, выживанию вашей дочери Женевьевы, чье будущее вам, разумеется, не безразлично, ибо вы хорошая мать. Единственная надежда поправить положение — это состояние Клода Галена. Однако между ним и вашим мужем стоит одно препятствие: несчастная Элоди. Кстати, сударыня, к чему с таким упорством и без всяких на то оснований и причин скрывать, чем вы занимались интересующей нас ночью? Последний раз заклинаю вас, облегчите вашу совесть.

Госпожа Гален смотрела на него и молчала.

— Сударыня, извольте пробудить вашу память, — настаивал Николя. — Не нужно быть выпускником коллежа Даркур или Прель, чтобы вспомнить столь недалекое прошлое!

— Что это за коллеж де Прель? Мне такой неизвестен, — подал голос судья по уголовным делам.

Покраснев, госпожа Гален встала; уловка Николя возымела действие: она поняла, что скрывалось за загадочными словами комиссара.

— Сударыня, все зависит только от вас, — продолжал следователь. — Если вы желаете что-либо поведать господину судье по уголовным делам, полагаю, ему будет угодно повелеть вам приблизиться, дабы он мог выслушать вас.

Заинтригованный, Сартин переглянулся со своим соседом и знаком велел Николя подойти.

— Что это значит, господин комиссар? Ваша память всегда на удивление точна, и я не ожидал от вас подобной двусмысленности.

Николя приблизился к обоим советникам, и, наклонившись, прошептал:

— Это значит, господа, что алиби этой женщины состоит в том, что она занималась постыдным ремеслом, и не может в этом признаться публично. Именно поэтому я хотел, чтобы вы выслушали ее наедине.

Начальник полиции пригласил мадам Гален подойти к нему, и та, со слезами на глазах, неслышным голосом поведала ему о том, что комиссар узнал из разговора с Ретифом де ля Бретон. Под недоумевающим взором супруга и подозрительными взорами его сестер госпожа Гален вернулась на свое место. Сартин ободряюще кивнул Николя, и тот продолжил.

— Господа, исходя из признаний, сделанных госпожой Гален конфиденциально, с нее снимается обвинение в непосредственном убийстве племянницы своего супруга, хотя основания подозревать ее в пособничестве этому преступлению остаются. После уточнения алиби госпожи Гален, на мой взгляд, уместно рассмотреть алиби господина Дорсака, приказчика из лавки на улице Сент-Оноре. Он открыто претендует на звание рыцаря, пребывающего в услужении у вышеуказанной дамы. Разумеется, он не является членом семьи, однако в силу своего занятия столуется в доме. Совершенно очевидно, он пользуется доверием мэтра Галена, а потому вправе питать большие надежды. Он также близкий друг хозяйки дома. Он сопровождает ее на прогулки, выступает ее телохранителем, посещает с ней театры; их имена упоминаются вместе в придворной и городской хронике. Эти приятные обязанности он исполняет с молчаливого согласия мужа, который, таким образом, избавляется от участия в светских развлечениях, которые — в отличие от супруги — его нисколько не привлекают. Питает ли Дорсак неподобающие ему чувства к хозяйке дома? Не думаю. Даже уверен в обратном. Положение их обоих во многом сходно, а посему они естественным образом помогают друг другу решать свои дела. Для этого приказчик делает вид, что приударяет за хозяйкой…

— Сударь, — раздался возмущенный голос Шарля Галена, — вы меня оскорбляете. Кто позволяет вам утверждать…

— Я сказал: делает вид, — уточнив, прервал его Николя. — Между видимостью и реальным фактом есть разница, которую вы легко преодолели, но я, в отличие от вас, этого делать не собираюсь. Так вот, как я уже сказал, Дорсак делает вид, что ухаживает за хозяйкой, — чтобы скрыть их истинные отношения, нуждающиеся в огласке еще менее, чем если бы между ними, действительно, имелся роман. Судя по тому, сколько раз он ввязывался в недостойные истории, у меня есть основания для такого предположения. Был ли он влюблен в Элоди, единственную девушку в доме? Знал ли он, какую выгоду может сулить ему это ухаживание? Брак с Элоди позволил бы ему стать членом семьи, занять в ней прочное место. Знал ли он о видах Элоди на наследство? Все возможно, поэтому с него подозрения также не снимаются. Не желая отвечать на наши вопросы, он упорно твердит, что якобы заботится о чести дамы. Будет ли он по-прежнему стоять на своем, когда его обвинят в убийстве, за которое ему грозит казнь на Гревской площади? Пока он не желает представить алиби на интересующую нас ночь. Поэтому позвольте мне, господа, провести короткую очную ставку, позволяющую — надеюсь — взглянуть на дело с иных позиций.

Подозвав Бурдо, Николя дал ему надлежащие инструкции. Подойдя к самому молодому приставу, инспектор велел ему снять парик и мундир и, поставив его на помост перед обоими магистратами, пригласил Жака Галена и Луи Дорсака встать рядом с ним.

— Господа, — продолжил Николя, — пригласите в зал свидетеля.

Двери открылись и папаша Мари, преисполненный сознанием значимости порученного ему дела, торжественно ввел в зал маленького чахлого человека с заметной лысиной. Прищуренные глазки за стеклами очков в стальной оправе, тревожно взирали на официальное собрание. Потрепанный фрак из черного ратина и дырявые башмаки без пряжек, бывшие своему владельцу определенно велики, являли собой жалкое зрелище.

— Подойдите, — обратился к нему Николя. — Ваше имя, сударь?

— Робийяр Жак, сударь, к вашим услугам.

— Назовите ваше занятие.

— Я торгую старьем на улице Фобур-дю-Тампль.

— Господин Робийяр, вы заявили инспектору Бурдо, что рано утром, 31 мая 1770 года, получили в заклад за сумму в восемнадцать ливров пять су и шесть денье одежду и предметы, находящиеся сейчас в этом зале. Вы подтверждаете совершение сделки и узнаете эти предметы?

— Я все признаю, сударь, все истинная правда. Два одинаковых наряда, плащи и шляпы, все отменного качества. Меня удивило, что человек, принесший их, согласился взять за такой солидный залог столь маленькую сумму. Да, и еще аптекарский флакон. Но, вы понимаете, я не стал спорить. Для меня-то дело выгодное, тем более, что я больше этого человека не видел, а, значит, мог распорядиться залогом по своему усмотрению.