Служители ада - Юлиан Шульмейстер

Последняя зима еврейского населения Львова приблизилась к январю. Гетто разделено на две части. «А»-гетто составляют казармы обладателей буквы «W» или «R» и их гаусгальт. Немецкие фирмы больше не платят работающим, деньги за аренду рабов переводят на счет СС. Не все, удерживают стоимость ломтика хлеба, миски водянистого супа и двух кружек бурякового эрзац-кофе. В «Б»-гетто доживают все остальные евреи, их жизнь измеряется производственным планом управления СС и полиции. В этом гетто каждый день пустеют квартиры, домики, целые кварталы. Из подворотен домов, в которых живут евреи, выглядывают взлохмаченные мальчишки, шепчут одиноким прохожим: «Цианка, цианка! Самая легкая смерть!». У продавцов побогаче в замусоленных кепках мирно соседствуют смерть в ампулах и голодная жизнь — макагиги, только внешним видом схожие с довоенными маковниками.

Цианка — ходкий товар, пользуется спросом и в «А»-гетто, не переводятся желающие сразу погибнуть. Это легче, чем быть свидетелем убийства матери, жены и детей, а потом ждать своей смерти. В торговле цианкой нет перебоев: этим товаром эсэсовцы снабжают полицейских-евреев, а те — торгующих в розницу.

Три недели в юденрате не было председателя и не было желающих занять этот пост. Еще недавно высшая должность львовского гетто считалась гарантией жизни; казнь Ландесберга развеяла и эту иллюзию. И юденрат утратил прежнюю роль, в каждой казарме «А»-гетто свой оберюде — старший еврей, подчиненный администрации фабрики. Он за все отвечает. В «Б»-гетто другое деление — на дни жизни и дни ликвидации. Продолжают работать только две юденратовские службы — полицейская и погребальная, изменились масштабы их работы. Прежние комиссариаты службы порядка сведены в две небольшие группы: одна — для «А»-гетто, другая — для «Б»-гетто. Расширен состав погребальной команды, обильно снабженной ручными тележками.

В комнатах, на чердаках и в подвалах этих гетто ежедневно ждут наступления смертного часа, а начальник службы порядка Гринберг, отгоняя мысль о приближении последнего дня, упивается призрачной властью, наслаждается жизнью и не может насытиться доступными удовольствиями. Верит, что ему уготована самая мягкая плацкарта в город «ценных евреев» — Терезии. Верит, иначе каждый день превратился бы в ожидание приговора. Приговоры выносит другим.

Назначение Менахема Эбрензона председателем юденрата Гринберг воспринял как незаслуженную обиду. Надеялся занять эту должность — и остался с носом. Успокоился, когда штурмфюрер Силлер доверительно сказал ему: «Евреи должны верить в незыблемость установленного для гетто порядка, есть юденрат — должен быть председатель. Держите эту куклу в руках!». Он, Гринберг, встретился раз-другой с Эбрензоном и вновь вошел в свою самодержавную роль. Издерганный, затурканный, низко кланяющийся собственной тени, Эбрензон боялся распоряжаться и действовать, еще больше боялся бездействовать. Гринберг раскусил нового председателя и не стал церемониться. Входит без стука, садится без приглашения, закуривает без разрешения; по форме — докладывает, по сути — распоряжается. Только и слышится: «необходимо» и «требуется». Эбрензон со всем соглашается, начальник стал подчиненным, подчиненный — начальником, оба довольны.

Победа над Эбрензоном ублажает самолюбие Гринберга, а служба очень и очень нелегкая. На каждый день — план, и с каждым днем все труднее выполнять его. В «А»-гетто не подлежат захвату буквы «W» и «R», а он должен ловить нелегалов и укрывателей со всеми буквами. И то и другое опасно, стали исчезать полицейские — находят их трупы. В «Б»-гетто, среди развалин и грязи, адски трудно искать тайники, выковыривать из них евреев. Ловля — только половина работы, улов надо доставить в Яновский лагерь или к эшелонам на станцию Клепаров. Тащатся колонны по улицам города, дохнут в пути доходяги. Волокут покойников призраки, еле передвигают ноги. Полицейские лезут из кожи, лупят их плетями и дубинками. Новые трупы. Чем больше трупов, тем медленнее тащатся призраки! Выручают грузовые автомобили гестапо. Начальство никогда не ругает за трупы! Однако от трупов нет никакого дохода, а надо без конца угождать кровожадным коллегам. Только раз не угоди гестаповцам и полицаям — ради шутки прикончат.

Лезут к Гринбергу непрошенные мрачные мысли — и не может их отогнать. Раньше безразлично шагал по чужим страданиям и мукам. Благоустроенный домик надежно огражден от бед гетто, комнаты ломятся от шикарной мебели, хватает с избытком жратвы и вина. Не только ему — не обижает двух лакомых баб. Все есть, а сегодня не идет в рот колбаса, не соблазняет брюхатый графинчик. Неужели из-за проклятых листовок? Конечно, из-за них, висели на каждой стене, поэтому и вызывает штурмфюрер. Откуда только доходяги берут силы брыкаться да еще писать, расклеивать свою писанину? А его дармоеды никого не сумели поймать. Беда да и только.

Достал Гринберг из кармана листовку, вновь перечитывает:

«Узники гетто!

Перед вами два пути: один — под нож палачей, другой — борьба с палачами. Третьего нет и не будет: вешают даже фашистских прислужников. Порядок, к которому нас призывают, такой же, как в хлеву перед бойней. Мы не скот, деритесь за достойную жизнь и достойную смерть!

Сражайтесь, убивайте палачей и прислужников, бегите в леса! Отряд партизан нашего гетто уже многие месяцы отважно воюет во львовских лесах. Организуйте новые боевые отряды, присоединяйтесь к партизанам Народной гвардии!».

Евреи воюют во львовских лесах! Быть такого не может, украинцы давно бы перерезали их. Но разные бывают украинцы: одни прячут, другие режут, одни воюют с немцами, другие им служат. Может, и ему бежать к партизанам? Уж очень непрочна жизнь в гетто, плохо заканчивается даже самая верная служба. И за эту листовку Силлер запросто может прикончить: не нашел бунтовщика — отвечай… Прибежит к партизанам, увидят его сытую рожу… Легко догадаться, чем это закончится. Совсем ужасно, если там встретится с беглецами из гетто… Нет-нет, если, не дай бог, придется бежать, то не в леса, а во Львов. За деньги спрячут, если сумеет скрыть свое главное богатство. В нем не только спасение, но и гибель. И так плохо, и этак плохо, а надо дожить до конца войны… Доживет — знает, как действовать.

Только Гринберг вошел в кабинет штурмфюрера — сразу понял, что не ошибся: листовки лежат на столе.

Кивнул Силлер на пачку листовок:

— Ваша работа?

— Виноват! — хрипит Гринберг. — Шел докладывать, а вы сами вызвали.

— Значит, виноваты и хотите сознаться. Слушаю! — Силлер с издевкой разглядывает стоящего навытяжку Гринберга.

Мгновенно белье пропиталось потом, в животе возникла ужасная резь. В чем обвиняет штурмфюрер? Наверное, о листовках узнали в гестапо, решил все списать на него. Знает эти полицейские штучки, сам…

— Герр штурмфюрер, ищем преступников, уже напали на след.

— И это все? — хохочет штурмфюрер.

— Я стараюсь…

— Стараетесь! — зло обрывает Силлер. — Да за эти листовки вас и всю вашу вшивую команду мало повесить. Куда смотрите, чем занимаетесь?

— Прошу три дня…

— ри дня, ишь чего захотел! Где же ваш «след»?

Как ответить? Только не молчать: это смерть, и докладывать нечего. Как это нечего? Ведь речь идет о собственной шкуре. Надо подсунуть кого-нибудь из задержанных, а там видно будет.

— Герр штурмфюрер, лично задержал Хаима Шмуклера при расклейке листовок.

— И вы молчали? — сверлит Силлер недоверчивым взглядом. — Значит, напали на след большевистской банды?!

— Шмуклер пока не дает показаний, нахально отрицает причастность к листовкам. И такой доходяга, что тронуть опасно.

— Молодец! — Силлер зло кривит губы. — Этакой падалью решили отчитаться за свои грехи. Не выйдет!

Посерел Гринберг, бьет дрожь, прощается с жизнью. Все было ясно, когда Ландесберга… Чего ждал? Почему не бежал?

Встал из-за стола Силлер, подошел к Гринбергу, удовлетворенно разглядывает:

— Хочу, Гринберг, предоставить последний шанс. Справитесь — будем дальше работать, у вас же раньше получалось неплохо. И сейчас должно получиться: эта самая листовка поможет. Явитесь с нею в рава-русское гетто, не в своей шикарной форме — в обычном еврейском рванье. В трехсуточный срок должны выведать все до единого тайники. Справитесь — снова вернетесь начальником службы порядка, не справитесь — подберем другого начальника. Мне бы не хотелось, привык, столько вместе работали.

— Справлюсь! Честное слово, справлюсь, — хватается Гринберг за внезапно появившуюся надежду на жизнь.

Глава тринадцатая

6 января 1943 года исчез юденрат — увезли в крытой автомашине председателя Эбрензона и немногих старейшин. Не вернулись и конвоиры — полицейские службы порядка. Гетто стало юлагом.